9 мая 2018 в 10:46 Общество

Трижды спасённый: история кузбасского снайпера

Старшина Пётр Щербаков трижды спасся от верной гибели во время Великой Отечественной войны. Смерть шла за ним по пятам, когда он со снайперской винтовкой занимал немецкие траншеи, искал пропавшую роту в окружении под Ленинградом и входил в заминированную школу. Родители хранили его письмо со словами: «Я живой!», полученное после похоронки.

В День Победы «Газета Кемерова» записала воспоминания Петра Прокопьевича о снайперской службе, охоте на немецкого шпиона, жене-фронтовичке и мирном времени, в которое тоже приходилось рисковать жизнью.

 

«Ехали на фронт с гармошкой»

Я родился в селе Андреевка. Мой отец занимался лошадьми, а потом открыл плотницкую мастерскую — строгал сани, мебель из дерева. Мы часто трудились вместе, но профессию я выбрал другую. После семилетки выучился на комбайнёра. Но в поле мне поработать так и не довелось — в июне 1941-го мы узнали, что началась война. Мне было 18 лет. Осенью я ушёл в армию.

Помню, как утром погрузили нас в два пассажирских вагона. Со мной был и Мишка Степанов, и Коля Хлебников из села Сухие, и другие ребята. Все мы рвались на фронт и верили, что скоро победим в войне. Мы же были ещё мальчишками…

Наши вагоны отцепили от состава и загнали в тупик в Топках. Тогда это и не город был вовсе — станция. В это же время там остановился эшелон раненых. Мы слышали стоны измученных солдат. Вдоль вагонов метались женщины. Каждая верила, что найдет там кого-то из своих — мужа, отца, брата… Многие плакали, кто-то пытался помочь больным. Это нас потрясло. Вскоре тот поезд ушёл в Новокузнецк — там был госпиталь.

Ночью нас отправляли в Омск. Мы собрали все деньги, что у нас были, и купили в Топках гармошку. Уже и не помню, где мы её тогда достали… Но назад ехали уже с песнями, поднимали боевой дух перед службой. 

Гармошка эта изменила судьбу моего друга, Мишки. Здорово он играл! Когда его командир услышал, сразу же забрал в военный ансамбль. Мы ещё 20 дней провели в учебке в Омске, а наш товарищ уже отбыл на фронт. Больше мы с ним не встречались. Надеюсь, что он остался жив.

Меня же приняли в снайперскую команду из 60 сибиряков. Это были ребята из Кузбасса, Новосибирска, Алтайского края. В ноябре 1941 года мы вошли в 138 оперативный полк внутренних войск. Через месяц нас подняли по тревоге и отправили на запад страны, под Ленинград.

Добирались мы через всю страну в солдатских теплушках. Для перевозки личного состава приспособили крытые грузовые вагоны — по бокам приколотили нары, а в центре поставили печку-буржуйку. В восьмиметровом вагоне ехало порядка 50 человек. Плечом к плечу, спина к спине — без ведома соседа и повернуться ночью было нельзя. Но никто не жаловался.

Радовались, когда во время остановки в Вологде нас отвели в баню и прожарили как следует нашу одежду. Что в Гражданскую войну, что в Великую Отечественную солдаты страдали от вшей. Шутка ли — ехать месяц в тесном вагоне. Перед новгородскими сырыми окопами у нас была возможность по-человечески помыться и отдохнуть.

 

«Пуля вошла в ствол винтовки»

Когда мы прибыли к месту службы, в Ленинграде уже началась блокада. Вторая ударная армия держала Волховский фронт. Немцы были повсюду — в окрестных деревнях и на передовой.

Зимой 1941-го наша снайперская команда ездила в район Мясного бора. Обустраивали снайперские гнёзда, надевали на себя ватные халаты, маскировались и ждали. Лежишь на сырой земле, ни жив ни мёртв, а на мушке враг… Стреляли из старых русских трёхлинеек, вешали на них заглушки — пламегасители. Чтобы немец не увидел вспышки после выстрела. Заметит тебя чужой снайпер — верная смерть.

Помню, как засекли моего друга, учителя Деушева из Киселёвска. Его снайперское гнездо было в 15 метрах от моего. Он признался, как над его головой просвистела пуля. Сказал ему: «Значит, тебя обнаружили. Уходи!» Не послушал. И на следующий день сам выстрелить не успел — немец в него попал. Как лежал на животе, так от выстрела встал на колени — такая сила была. Но ему повезло. Пуля влетела в ствол его винтовки и прошла по нему пять сантиметров. Приклад раздробил его ключицу. Но парень остался жив! Помню, как нес его в расположение и думал, что беда нас на этот раз миновала.

Второго моего товарища спасла военная форма. У снайпера зимой одежда тёплая, иначе не выживешь. Когда немцы обстреливали нас из миномёта, он отползал в траншею. Угодил под осколок. Кричал нам: «Посмотрите, нога цела?» Глянули – а под ватными штанами на ноге синяя «заплатка» — синяк да ушиб. Значит, ещё повоюем!

 

«Это был кромешный ад»

Стояли мы под Старой Русой. Большинство наших траншей и блиндажей были насыпные или из брёвен. Под Ленинградом — болота, земля сырая, больше чем на метр копать нельзя. Чуть глубже возьмешь — хлынет вода. Но постройки наши были ненадёжные: ударит немец по брёвнам, только головёшки летят. Не убережёшься. Приходилось рисковать.

Приходит в наш блиндаж командир батальона и говорит: «Бойцы! Ставьте винтовки в угол, беритесь за пулемёты — немцы готовят атаку». Мы ринулись в бой, да так, что выбили немцев из траншей, и заняли их сами. Помню, как едва не получил пулю в том бою… Крики, выстрелы, грохот. Это был кромешный ад. В тех траншеях мы потеряли половину ребят.

После этого сражения я получил снайперскую медаль за отвагу. Никогда не забуду друзей, которых тогда лишился. И как нам было страшно в тот день. Часто думаю, что не надо было ввязываться в ту атаку. Она ничего не решила, понимаете? Но нашего комбата я предателем не назову. Он рискнул, а мы его поддержали. Знали, на что идём.

 

Пропавший без вести

Самым тяжёлым для нас стал 1942-ой. Волховский фронт держали бойцы генерала Власова, мы считали их своими товарищами. Но на второй год войны они угодили в окружение. Немцы смогли повернуть вторую ударную армию Власова против наших, говорили, что обратной дороги не будет. До сих пор не представляю, как такое было возможно! Потом власовцы с нашими дрались также жестоко, как и немцы. Это было страшное предательство для всех нас.

Но в середине февраля мы не знали, чем всё кончится. О второй ударной армии не было ни слуху, ни духу. С ней же исчезла наша первая рота, попав в окружение. Мы не знали, сколько бойцов осталось в живых, где они базируются. Поэтому два наших взвода по 50 человек направили на поиски пропавших красноармейцев. У нас были винтовки, автоматы и ручные пулемёты. Мы не ожидали, что поход наш будет долгим.

Вместе с командиром, старшим лейтенантом Симоненко, мы подобрались к передовой. Ещё два километра прошли по лесу, в котором живого места от снарядов не осталось. А потом рассредоточились мелкими группами по 10 человек. После этого старлея я больше не встречал. Как и большинство ребят из нашего взвода.

В окружении я провёл февраль, март и апрель. Мы били немцев из траншей, которые заняли советские войска. Кружили по фронтовой территории, не находя следов нашей роты, вступая в стычки с врагом. Нас было только 10, патроны кончались, как и наши силы. И как знать, чем бы всё кончилось, если бы не новгородские партизаны. Они приняли нас в отряд. Дальше мы действовали вместе.

В диверсионную группу входили юноши и девушки из оккупированных деревень. Командовал ими разведчик, майор. Мы выясняли, где базируется вражеская техника и уничтожали её, устраивали засады на фронтовых дорогах. Делали всё, чтобы помочь фронту, к которому не могли прорваться. Только в мае вместе с партизанами мы вернулись в наш штаб.

На тот момент родители уже получили на меня похоронку: мол, пропал без вести. Мама думала, что я погиб. Я сразу же отправил ей письмо: жив! Ту самую похоронку мне довелось подержать в руках во время отпуска, в 1948 году. Отец убедил меня не рвать её, а сдать в военкомат, чтобы всё было по закону.

Из 100 человек из окружения вышло около 30. Мы так и не нашли первой роты. То ли сгинули наши ребята, то ли ушли с «власовцами»… Думаю, что скорее первое. Выжившим сразу не поверили. Каждого допрашивали в особом отделе, который ещё называли «СМЕРШ». Но вскоре поняли – какие из нас фашистские агенты. С настоящим предателем нам ещё предстояло встретиться…

 

Шпион, который прятался в хлеву

В 1943 году наш гарнизон стоял в Броннице, недалеко от дороги Москва-Ленинград. Рядом с нашим расположением был мост стратегического значения, мы его охраняли. Артиллерии у нас не было.

Летом стали нас обстреливать немцы — чуть ли не каждый день. Идёт автоколонна — бьют из дальнобойных орудий. Мы удивлялись: откуда знают? И на наш мост больше 20 снарядов направили. Ни один из них не попал в цель. Но вскоре они обманули нас.

На наших глазах к реке опустился советский самолёт — фанерный, «капустник» называется. И две бомбы сбросил на мост! Мы только в этот момент поняли, что машина наша, а лётчик-то немец! Мост пробило в середине. Нам пришлось пользоваться деревянным, делая крюк. И параллельно восстанавливать разрушенную переправу, защищая её зенитками.

Вскоре рыбаки нашли в реке кабель. Он тянулся от Новгорода далеко под землей, до деревни Холынья. И привёл нас прямиком к дому местного учителя. Он оказался немецким агентом. В хлеву, среди сена и навоза, хранилась его техника. Этот человек передавал всю информацию фашистам, поселившись в доме вдовы фронтовика. Она о его делах ничего не ведала. Как наказали предателя я не знаю. Самое главное — мы обезвредили кабель. После этого обстрелы прекратились.

 

«Мне кажется, это часы»

В 1944 году мы перебазировались в город Луга в Псковской области. Его недавно освободили. Раньше там был лагерь для военнопленных. Некоторых из них красноармейцам удалось спасти. Но многие погибли. 

Лагерь Stalag-320 находился между рекой и подножием Лысой горы. Смертность там была огромная. Тела узников ежедневно вывозили сами военнопленные — немцы берегли лошадей. Мёртвых складывали на телегу, несколько пленных впрягались в нее и тащили по мощёной кирпичом 4-й Заречной улице до бывшего кирпичного завода. Там сваливали в ямы, слегка присыпали, чтобы и завтра сбросить на них другие тела.

(из воспоминаний военнопленного)

Даже в пустом лагере тяжело было находиться. Здесь пахло смертью в буквальном смысле. Пленным приходилось есть кошек, чтобы выжить. Мы нашли много шкур. Потом только я узнал, что в этом концлагере людям еда полагалась раз в день: крохотный кусок хлеба с опилками и гнилая картофелина. А на раздаче их жестоко били…

Командир направил нас в здание школы, которая пустовала. Решено было поселиться в ней. Места бы хватило всем. Оказавшись там, сержант Ившин сказал: «Мне кажется, часы работают». Ему никто не поверил — мало ли что померещится, когда вокруг целый гарнизон. Шумно ведь.

Он не ошибся. Спустя несколько минут в школе сработала бомба с часовым механизмом. До сих пор судьбу благодарю, что мы тогда вышли на улицу. Все могли погибнуть! К счастью, в здании не осталось ни одного человека. На месте взрыва образовался котлован — такой силы он был. В полутора километрах от этой точки с места сдвинулись железнодорожные рельсы.

 

«Моя жена воевала на фронте»

В мае 1944 года меня направили на границу с Финляндией. Мы должны были охранять земли Карельского перешейка. Наша застава была в городе Энце, который потом переименовали в Святогорск. Именно там находится водопад Иматре, огромный, как где-нибудь на Амазонке. За три километра слышно, как шумит его вода. Особенно по ночам.

Так началась моя пограничная служба. В звании старшины я встретил Победу. Мы радовались и ликовали, это было счастье! Но отпраздновали её намного позже. Нужно было защищать Родину и в такой счастливый день. На границе усилили меры безопасности. Вместо пяти нарядов — 10. И так в любой праздничный день.

Застава стала моим домом. Именно здесь я встретил мою будущую жену, Наталью. Она тоже воевала, как и я. Когда началась блокада, училась в Ленинградском физкультурном техникуме. С другими студентками она создала санитарную дружину. Девушки установили казарменное положение и каждый день работали в городе. После обстрела бегали по улицам, подбирали раненых и относили в больницу.

На площади Володарского был госпиталь. Недалеко от него случился обстрел. После воздушной тревоги возобновили движение машины и трамваи. Наташа бросилась к раненому с носилками. В этот момент враг сбросил ещё две бомбы. Она была ранена — взрывная волна вырвала ткани из её плеча. Ей пришлось лечиться восемь месяцев, руку удалось восстановить, но шрамы остались на всю жизнь. 

После госпиталя моя будущая жена строила блиндажи на границе с Финляндией. А потом, когда финны капитулировали, осталась в расположении как телефонистка. В годы войны она ведь успела выучиться на радиста в военно-морской школе.

Однажды во время моего ночного дежурства мне нужно было позвонить. Так мы и познакомились. Потом вместе пошли на танцы в местный клуб, когда у меня был выходной… И больше не расставались: поженились, родили первенца, Анатолия. Год он рос в нашем гарнизоне, пока меня не комиссовали по состоянию здоровья — врачи обнаружили у меня невроз сердца. 

 

Мирное небо

В 1953 году вместе с семьей я вернулся в Кузбасс.

После войны я обещал жене, что не буду собой рисковать. Но в беду всё же попал однажды. Я работал проходчиком на шахте в Берёзовском и оказался под обвалом. Если бы не встал за балку, то на меня бы обрушились почти 70 тонн породы. Но удача мне снова улыбнулась — остался цел и невредим. Правда, почти сутки провёл под землёй: ждал, пока откопают спасатели. Хорошо, хоть пайка при мне была (смеется)!

Потом была партийная школа, комсомольская работа, совхоз… Подрастал сын, родились двое дочерей. Я был по-настоящему счастлив, пока рядом была жена. В этом году уже 20 лет, как она ушла из жизни. Кажется, это было вчера.

Мне 96 лет, я живу ради моих детей и внуков. Мы видимся почти каждый день. Сегодня они придут поздравить меня с Днём Победы и вместе мы будем вспоминать их маму и бабушку в её самый любимый праздник. А ещё — моих боевых товарищей и всё, что нам довелось вместе пережить. 

Ещё материалы по теме

Подпишитесь на оперативные новости в удобном формате:

Читайте далее
Кемеровчане массово переучиваются на ИТ-специальности: кто берет на работу бывших менеджеров и продавцов
Яндекс.Метрика