19 декабря 2017 в 16:06 Общество

«Огонь-баба» Юлия Коган: «Я не понимаю, почему все боятся Шнурова»

12 декабря в Кемерове выступила экс-солистка группы «Ленинград» Юлия Коган. Певица посетила наш город в рамках мероприятия «Модный вторник». Мы пообщались с «огонь-бабой» перед выступлением и узнали, как ей работалось с Сергеем Шнуровым, почему после школы она училась в ПТУ и пекла по ночам пирожки и как возник образ рыжей бестии.

– В детстве вы не хотели быть звездой эстрады. Какие в том возрасте у вас были мечты?

– С 7 до 13 лет я занималась плаванием и мечтала быть прославленной спортсменкой. Когда с этим делом закончила, стала мечтать о карьере певицы. Получается, большую часть своей жизни я всё-таки хотела быть певицей.

– После школы вы собирались поступать в консерваторию, но почему-то пошли в ПТУ на кондитера, как так вышло?

–  Я выбрала профессию, которая может меня прокормить. Кондитеры и повара будут востребованы до тех пор, пока люди будут есть. А едят они в любой ситуации, как бы плохо не было. Мир может рушиться, а людям всё равно будет нужна еда. Пока я училась, работала на частную фирму, ночами пекла пирожки. Ведь жить на что-то надо было.

Тот период жизни прилично  подорвал моё здоровье. Но любая профессия, которая тебя кормит, хороша. Эта профессия меня кормила и я уверена, случись что, и сейчас будет кормить. Я вообще люблю готовить. В этом тоже есть какой-то творческий потенциал. Люблю простую еду, стараюсь не использовать много специй, чтобы не уходил оригинальный вкус. 

– Правда, что тогда вы стали проще относится к мату?

– Скорее, в этот период я научилась ругаться матом, потому что до этого вообще была приличной девочкой: не материлась, не пила, не курила. Любой физический труд, конечно, тебя стимулирует к тому, чтобы ты пробовала жизнь на вкус, а вкус тяжёлой работы всегда с матом, естественно, бок о бок.

– Не поступив в консерваторию, вы пошли на курс к Александру Петрову в академию театрального искусства (СПбГАТИ), играли в детском музыкальном театре «Зазеркалье». Почему не остались на этом поприще?

– Я получила специальность «актёр оперного театра». Это, по сути, оперный певец, который умеет играть на сцене. У нас как раз упор был больше на актёрскую работу, чем на пение. Почему я не осталась? Потому что эта профессия не кормит – у нас в России, по крайней мере. Я не знаю, что нужно сделать, через что пройти, чтобы чего-то в этом достичь. А эстрадные песни я исполняла с детства. Вообще оперные певцы не умеют петь эстрадным голосом, хотя кажется, что так может петь любой. Я могла и то, и то, для меня, скорее, опера приобретённый жанр, нежели эстрада, и в какой-то момент я решила вернуться назад. На сцене мне нравится быть энергичной, эмоциональной. В опере это возможно, конечно, но всё в рамках. Упор должен быть на голос, чтобы он хорошо звучал, а какие-то хрипы, сипы, эмоции априори в опере мешают. Хотя Марии Каллас это не мешало стать Марией Каллас. Но всё равно в России особенно чувствуются рамки, а мне рамки не очень нравились, поэтому эстрада в этом плане мне ближе. Даже не эстрада, а, как выяснилось, рок, альтернативная музыка.

– Как попали в группу «Ленинград»?

– С Сергеем Шнуровым мы были знакомы уже много лет, правда, на уровне «привет-пока». Просто так совпало, никаких кастингов не было. Как выяснилось потом, я была их первой бэк-вокалисткой ещё в то время, когда Шнуров сам не пел, а только писал песни. Я это уже забыла – поклонники напомнили.

– Ваш натуральный цвет волос тёмно-русый, это Шнуров вас увидел рыжей бестией?

– Нет. Когда я была в «Ленинграде» бэк-вокалисткой, то выступала в натуральном цвете. Этого, кстати, никто не помнит. Потом Шнуров распустил группу и буквально за три месяца до того, как мы снова собрались, я покрасилась в рыжий. Так совпало: новый цвет волос, откровенные песни, и это выражение «рыжая бестия» как-то ко мне прилепилось. Рыжая – бесстыжая – я даже не обижалась на это. Хотя рыжий цвет не имеет ко мне настоящей никакого отношения.

– Когда «Ленинград» распался, вы работали с группой «St. PetersburgSka-JazzReview», но потом почему-то вернулись к Шнурову…

– Он позвал всех обратно.

– То есть вы не хотели в джазовом коллективе дальше существовать?

– Я работала поначалу и там, и там. Просто потом Шнуров поставил условие, и мне пришлось выбирать, где остаться. Я-то была готова сидеть на всех стульях.

– Это ваше самолюбие никак не задело?

– Мне, наоборот, нравилось. Приятно, когда за тебя всё решают, тебе ни о чём не надо думать. С тех пор, как я одна, я сама принимаю все решения, думаю, делаю, ищу, напрягает иногда, знаете. А тогда я ничего не делала вообще, кроме как приходила в студию и на концерты. Причём такая дикая была популярность.

Кстати, к популярности очень спокойно отношусь. Я, как 90% россиян, считаю, что если по телевизору тебя не показывают, ты не популярен (смеётся). Если ты ездишь в метро, и тебя не узнают, ты не популярен. Я понимаю, конечно, что это абсолютно никак не связано с твоей профессией. Потому что, например, меня не показывают по телевизору, но при этом у меня очень много концертов. Есть миллиард артистов, которые мелькают на ТВ, но у них вообще нет концертов. Какой-то нонсенс. И по мне, конечно, лучше, когда есть концерты, а не телевизор.

По-настоящему популярной я себя ощутила, только когда съездила на «Битву экстрасенсов». Меня показали по каналу ТНТ, я пела полпрограммы, и это был успех. Я пришла в супермаркет, и все на меня смотрели, показывали пальцем и говорили, что я из группы «Ленинград», хотя о самой группе знали лишь понаслышке. Но это недолго, естественно, продолжалось. Все эти телевизионные успехи быстро забываются. Хотя до сих пор меня спрашивают, как там было в «Битве экстрасенсов». Это, конечно, культовый проект, а в тот момент он вообще бешенной популярностью пользовался. Мне кажется, то, что я выступила в «Битве экстрасенсов» в сто раз круче, чем я бы сходила на «Первый канал» к Ивану Урганту, например.

– Сложно было работать с Сергеем Шнуровым?

– Нет. С ним просто, потому что всё понятно. Сложно с людьми, которые себе на уме, что-то там думают, а  он просто руководит коллективом. Других функций он не выполняет. Он главный.

– Он хороший руководитель?

– Пока я была в «Ленинграде», я вообще ни о чём не думала. Единственное, не понимала, почему все его боятся. У меня не было такого. Точнее, боятся сказать слово, высказать своё мнение. Но когда у меня появился свой собственный коллектив, я поняла, что когда кто-то высказывает своё мнение, оно тебя абсолютно не интересует. И в итоге могу сказать, что сейчас меня тоже побаиваются все (смеётся). Я сейчас понимаю, почему это происходит. Если у тебя есть концепция, то ты должен гнуть свою линию.

– То есть вы как бы переняли его манеру руководить?

– Я просто поняла, что это лучший способ держать всех в узде. Потому что как-то только начинается демократия, и каждый считает, что его мнение очень важное, то всё разваливается. Каждый думает, что он прав. И конфликт из-за этого. А когда есть только один человек, который прав, ни у кого больше не возникает вопросов. Все выполняют свои функции, это очень удобно.

– Почему тогда вы ушли из «Ленинграда»? Ведь это даже не из-за беременности произошло.

– У нас был внутренний конфликт, мы его никак не могли решить, кроме как путём нашего расставания.

– Вы хотели больше свободы?

– Я ничего не хотела. Просто мы перестали понимать друг друга. Я была против созданной им концепции в этот момент. На самом деле, это всё такая кухня, междусобойчик. Всё могло бы быть, но не сложилось. Серёга ведёт концерт, он всё делает, а мы просто марионетки, грубо говоря. Иногда хочется сказать что-то и людей как-то стимулировать, но у нас этой возможности не было. Этого не хватало. Сейчас бы мне уже было некомфортно на вторых ролях. Всё равно это со временем напрягает. Поначалу когда слаще пряника ничего не видел, здорово и так. Нормальные человеческие амбиции. Я считаю, что мне амбиций не хватает по жизни, чтобы чего-то добиться более серьёзного. 

– Но вы не жалеете, что ушли?

– Нет, конечно, ни дня не жалела. Мне всё нравилось там, но, наверное уже в какой-то момент было понятно и ему, и мне, что я могу гораздо больше сделать. Спустя несколько лет он сам это подтвердил. Уровень моего развития гораздо выше, чем просто матерные песни.

– Вы больше не материтесь на сцене?

– Нет. На самом деле, я всегда считала, что в «Ленинграде» – это одно, а я совсем другое. Если бы сейчас Серёга позвал меня с ними на концерт, я бы с удовольствием спела все эти песни так же от души, но никогда бы не стала петь их в своей собственной программе. Даже если бы у меня были права на эти песни.

– Какие песни вам нравится исполнять?

– Мне нравятся лирические песни, чего я не могла себе позволить в «Ленинграде». Я как никто другой могу спеть лирическую песню действительно хорошо. Теперь у меня есть возможность выбирать, что петь. В основном мне нравятся медленные песни, когда душа раскрывается. Но тем не менее концерт у меня всегда проходит под эгидой энергичности, огонь-баба и всё такое.

– К этой лиричности вы пришли после рождения дочери?

– Я всегда любила лирические песни, на протяжении трёх лет была драматическим сопрано. Опера – это драматическое искусство, и мне нравятся грустные песни. Но я, конечно, никогда не напрягаю людей. Даже когда в моём двухчасовом концерте звучат пять песен медленных, то кажется, что это перебор. Мне хочется держать людей в тонусе. Я на сцене никогда не бываю спокойной.

– Сейчас вы не только выступаете сольно, но и песни себе пишете?

– Я не считаю себя поэтом-песенником, но некоторые песни действительно написаны мной – по необходимости, просто нужно было это сделать для программы. Хотя в итоге они получились очень хорошие. Наверное, у меня всё-таки есть немножко таланта к этому делу. Мне за них не стыдно, по крайней мере. Они не хуже, чем песни, написанные специально обученными людьми, а некоторые даже лучше. 

– Расскажите про дочку. Как она относится к тому, что её мама – певица?

– Лизе совсем скоро исполнится пять.  Она обычный ребёнок, весёлый, красивый, хороший. В собственном ребёнке, конечно, всё идеально.

Для неё есть мама и есть Юлия Коган. На больших концертах мы часто вместе выходим на сцену. На гастроли, правда, я её редко беру, только если это южные города, чтобы заодно отдохнуть. Но она бы, конечно, с удовольствием везде ездила, ей всё это нравится.

– Гастроли не мешают материнству?

– Все выезды у меня в основном по выходным. И я провожу с дочкой времени больше, чем любая среднестатистическая мама. 4-5 дней в неделю я полностью посвящаю Лизе. Стараюсь, чтобы у неё был широкий кругозор, поэтому вписала её на все кружки, которые только можно было вблизи дома найти. Она ходит на гимнастику, на танцы, на рисование, на плавание. Всё, что развивает тело, кругозор. Вообще я считаю, что в ребёнке надо развивать тело. Вот я, например, занималась спортом и могу сказать, что до 35 лет у меня была идеальная фигура, я ничего для этого не делала, никуда не ходила. И мне кажется, наилучший способ развить ребёнка, это отдать его в спорт. Во-первых, он организует человека, а во-вторых, формирует тело, для меня это важно.

– В музыку её не хотите отдать?

– Хочу, конечно! Считаю, что она должна продолжить моё дело, стать более известной певицей, чем я. Чтобы кормила себя сама, а потом и маму тоже на пенсии. Просто музыка – единственное, чему я её могу научить. И если спорт развивает тело, то музыка – душу.

– Над чем вы сейчас работаете?

– Я всегда работаю над одним: чтобы было много концертов и песен. Мне по большому счёту безразлична популярность, главное, чтобы были концерты, чтобы на них приходили люди. Я не хочу просиживать штаны дома и ждать у моря погоды. 

Подпишитесь на оперативные новости в удобном формате:

Читайте далее
Кемеровчане массово переучиваются на ИТ-специальности: кто берет на работу бывших менеджеров и продавцов
Яндекс.Метрика