«ИЮЛЬАНСАМБЛЬ» – это театр под руководством Виктора Рыжакова, состоящий из выпускников Школы-студии МХАТ, которые за год из бывших студентов превратились в профессиональную труппу. Они не боятся экспериментировать на сцене, ставить музыкальные спектакли или читать стихи в полной тишине и даже – возможно – менять мнение о театре.
Актёры привезли в Кемерово «Современный концерт» как раз перед началом своего нового сезона, а мы поговорили с ними – о венгерском Чехове, значимости Талькова и совместной работе с Вырыпаевым.
«Современный концерт» – очень нетипичный спектакль, который, возможно, даже где-то граничит с мюзиклом. Откуда взялась идея сделать что-то подобное? И по какому принципу отбирали песни?
Сергей Шадрин: Когда мы учились на четвёртом курсе и только готовились стать профессиональным театром, то придумали такую идею – спеть самые популярные песни двадцатого века. Такие, которые знают все или хотя бы слышали несколько раз. Мы составили список, который за год очень расширился. Это своеобразная история прошлого века в виде экскурсии по памятникам мировой музыкальной культуры: начиная от тридцатых годов и заканчивая сегодняшним днём.
Варвара Шмыкова: Конечно, у нас были проблемы, когда мы выбирали композиции, потому что у каждого своё представление, какие песни надо спеть в первую очередь. Поэтому те двадцать песен, которые есть в спектакле, это наше видение. Некоторые могут не согласиться. К примеру, в Воркуте нам подарили букет с запиской внутри: «Почему бы вам не спеть песню Игоря Талькова?» То есть, для кого-то он значит гораздо больше, чем то, что поём мы.
С.Ш.: Но мы прислушиваемся к мнениям зрителей. Кто-то спрашивает, а как же без Pink Floyd? И появился Pink Floyd. Но тогда возникает вопрос: «А где же Deep Purple?» Это очень сложно. И мы в любом случае ограничены хронометражем спектакля.
Какую самую свежую песню добавили в спектакль? И какая оказалась в реализации сложнее остальных?
С.Ш.: Отвечая на первый вопрос: Eminem – Lose Yourself.
Алексей Никитин: В какой-то момент мы задумались, что обошли рэп в принципе. А как рассказать о музыкальной культуре, если выпадает одно звено? При этом мы решили взять что-то более современное, а не прародителей жанра.
В.Ш.: Если говорить о том, что далось сложнее всего, то «Богемская рапсодия». У нас изначально её пела одна девушка, которая ушла, потом была вторая – тоже ушла. И там такая тяжёлая партия, с которой справится не каждый.
С.Ш.: Но дело даже не в этом, просто само произведение очень сложное, это даже объяснять не надо. Для нас было очень важно сделать «Богемскую рапсодию», но решать зрителю, насколько хорошо она получилась и получилась ли вообще.
Вы сказали, что спектакль постоянно меняется. Не было желания менять его, исходя из особенностей городов и регионов? Ну, к примеру, взять и для той же Воркуты спеть Талькова.
В.Ш.: Это вообще-то отличная идея. Мы думали об этом. Потому что мы приезжаем в разные города, и зрители тоже разные. Только как понять, какая песня пользуется большей любовью в том или ином городе? Это пока для нас загадка.
А.Н.: Но в первую очередь мы всё-таки драматические актёры, а не музыканты. Поэтому есть такой момент: выучивание каждой песни – взять тот же самый Pink Floyd – это месяц, если не больше. Сначала прослушивание музыки, подбор аранжировки, её разучивание, разучивание вокала… Это очень длительный процесс.
В.Ш.: Это в том числе было каким-то нашим внутренним цензором: можем ли мы спеть ту или иную песню так, чтобы не было стыдно.
А.Н.: Но да, спектакль постоянно меняется, о чём мы уже говорили. Например, сначала он длился 1.20, сейчас – около 2.15. Мы очень мало чего убираем.
С.Ш.: И много чего добавляем! Но это спектакль, а не концерт, несмотря на название. Это наша игра – игра артистов в музыкантов, которыми мы по сути не являемся.
Но тем не менее по общей атмосфере и энергетике похож ли спектакль на поп- или рок-концерт?
С.Ш.: Иногда хочется убрать кресла, сделать танцевальный партер, чтобы зрители могли свободно выражать то, что они чувствуют. Но я всё-таки настаиваю, что это спектакль, а не концерт – хотя в какой-то момент люди об этом забывают. Нам это только приятно. Ты выходишь – и чувствуешь себя рок-звездой. Ощущение, которое испытывает редкий драматический артист. Но если брать в целом то, как делают концерты и шоу, здесь сложно сравнивать. Там профессионалы, которые знают какие-то законы, неизвестные нам. Но нам, в свою очередь, известны свои законы драматического театра, они складываются в этом спектакле воедино: музыка, театр и, самое главное, актёрская игра.
Вас часто причисляют к экспериментальному театру – и каждой постановкой вы подтверждаете этот статус, но 8 октября стартует премьера «Лилиом». Казалось бы, слишком стандартная пьеса для вас. Почему такой выбор?
А.Н.: Это пьеса венгерского драматурга Ференца Мольнара, которую перевели на русский специально для нас, и она ставится в России первый раз, так что будем считать, что это эксперимент. Режиссёр тоже венгр – Аттила Виднянский-младший. Когда он только учился, их постоянно долбили Чеховым и Островским. И вот он приехал в Россию, чтобы показать нам «венгерского Чехова». Сразу скажу, это не будет стандартной постановкой. В мае нас пригласили на один из самых известных венгерских фестивалей, после чего мы остались на десять дней в Венгрии, где и была первая репетиционная сессия. Потом вернулись в Москву и месяц репетировали там. Должно получиться что-то как минимум необычное.
Кстати, зная любовь Виктора Рыжакова к Ивану Вырыпаеву, не могу не спросить: его пьесы ставить собираетесь?
В.Ш.: Очень хотим. Нам обещают уже полгода. Виктор Рыжаков сказал, что однажды, возможно, Вырыпаев подарит нам пьесу.
С.Ш.: Ну да, потому что взять какую-то его старую пьесу было бы слишком очевидно и просто. Мы мечтаем о совместном проекте. Какая-то пьеса или работа, которая родится из нашего сотрудничества. Пока этого не случилось, но каждый об этом мечтает.
Примерно год назад Виктор Рыжаков в одном из своих интервью сказал, что пока сложно говорить про общее лицо театра «Июльансамбль», потому что он слишком молод. Но прошёл уже год – можете себя сами охарактеризовать как театр, как профессиональную труппу?
А.Н.: Это одна большая семья, команда, но по отдельности каждый из нас – жуткий индивидуалист и яркая личность. Наверное, это одна из причин, по которой мы все ещё вместе. Также наш театр – это живой организм. У нас бывают и приятные ситуации, и не очень – например, можем отменить спектакль. Репетируем месяц и понимаем, что он нам просто не подходит. Мне кажется, так и должен жить настоящий театр. Знаете, существует две модели театра: репертуарный и прокатный. Сейчас начинает появляться что-то между, но что ещё никто не назвал. И мы по структуре вроде как репертуарный, но не до конца. Ведь мы не играем спектакли каждый день или можем позволить себе в принципе не играть то, что не хотим. В этом плане у нас полная свобода действий, которая, я надеюсь, сохранится.
