Ровесники города: многоугольный мир

Имя: Владимир Васильевич Онищенко, 90 лет

Родился: 10 декабря 1922 года, Полтавская область, Украина

Живет: Кемерово

Я не помню отца: он умер от туберкулеза, когда я был совсем маленьким. Мама работала в колхозе, "по палочкам": одна палочка – один трудодень. Потом по этим трудодням высчитывалась хлебная "доля". Норму надо было отдавать государству, а оставшееся делили между тружениками. Больше всех получали трактористы – у них выходило по три буханки в сутки. Мы с младшим братом начали работать рано – я успел окончить только семь классов. Уже потом, параллельно с работой, ходил в вечернюю школу.

Читайте также: Ровесники города: билет на Щегловск

Друзья забываются, все забывается, а вот война из памяти не уходит. Мы почувствовали ее сразу: в первые же дни в нашем селе от бомбежек погибли двое, один из них – ребенок. Тут уже стало понятно, что это не шутки, да и призвали меня почти сразу. На войне я был пиротехником.

В любой момент ты можешь сгинуть

Когда гибнут миллионы людей, ты понимаешь, что тоже можешь в любой момент сгинуть. Как-то на фронте я шел по большаку, моросил дождь, и немцы не летали, потому что облако было низкое. Вижу – навстречу мне идут солдаты. И понятно, что идут они умирать. Впереди – офицер с флагом, а за ним колонной по четыре человека – взводы, полки. Помню, я  тогда подумал: "Вот сейчас вы, братцы, идете, а через пять-шесть часов вас в живых не будет уже". Грустные мысли, но так было. Смерть ходила кругами.

Однажды меня, живого, чуть не похоронили в братской могиле. Наш дивизион расположился в лесополосе, расставил технику. До передовой было несколько километров – рядом слышались взрывы и пулеметная стрельба. Но бойцы отдыхали рядом с машинами, был ясный и сухой осенний день, лес был очень красивый, и птицы в нем пели. Я сидел, прислонившись к дереву, почти уже дремал, как вдруг слышу крики:

– Воздух! Воздух! Всем в укрытие!

Я нырнул в небольшой окопчик рядом с деревом, туда же привалился еще кто-то. В небе послышался рокот "Рамы" – немецкого самолета-разведчика. Он сделал облет и скрылся за лесом. А через несколько минут раздались разрывы бомб. Над нами, стуча пулеметами, пронеслись немецкие бомбардировщики. Мы вдвоем лежали в мелком окопчике под высоким деревом, и я слышал и чувствовал,  как осколки стучали по деревьям и мне. Они падали на меня сверху вместе с ветками, камнями и землей. Одна бомба разорвалась где-то рядом, нас засыпало землей, и для меня наступила тишина. Больше я ничего уже не помню – очнулся в госпитале.

Потом узнал, что когда нас откопали, то посчитали погибшими и уже хотели отправить на захоронение в братскую могилу, но тут я застонал, и меня быстро переправили в госпиталь. А сослуживец, лежавший со мной в окопе, погиб. Я не помню его имени, но его гибель тогда потрясла меня очень сильно. Там мог быть я, смерть прошла где-то рядом со мной, заглянула в лицо и забрала другого. Это не так-то легко пережить, особенно когда тебе 19 лет. Ранение, которое я получил, впоследствии сказалось на здоровье: очень сильно болели ноги, а теперь я передвигаюсь только на коляске.

Таджикские песни в окопе

Мне отчетливо врезалось в память, как во время бомбежек, сидя в укрытии, громко пел на своем родном языке мой сослуживец, таджик по национальности. Он постоянно пел во время бомбежек. Однажды я спросил у ребят: "О чем он поет?" "Что видит – то и поет, – ответили они мне. – О деревьях, о том, что вокруг красиво, но над ним – чужие самолеты, ему страшно, он сидит в окопе и не знает, останется ли в живых, увидит ли родителей, жену и детей". Наверное, когда он пел, ему было не так страшно.

От страха мы спасались фронтовыми 100 граммами и перекурами. Курили много и часто. Перекур имел особое значение, после него на душе становилось легче и спокойнее. Если после обеда не покуришь, то обед как будто неполный. Когда не  было папирос или махорки, мы искали в карманах табачную пыль, курили сухие листья.

Напористый пиротехник

К боевой награде меня представили за то, что мне удалось раздобыть боеприпасы для наступления. Дело было недалеко от речки Жиздра в Калужской области, готовилось наступление нашей армии, а боеприпасов не было. Командир несколько раз посылал бойцов за снарядами, но они всегда возвращались ни с чем. Пришел и мой черед попытать счастья.

– Поедешь в штаб, боеприпасы нужно достать любой ценой, как хочешь. Не подведи! – сказал мне майор Серебров.

Задание-то я понял, но как в этом хаосе, где не действовала ни телефонная, ни радиосвязь, найти боеприпасы, было загадкой. Но сделать это было необходимо, иначе – катастрофа. Я поехал в штаб – он располагался возле Калуги, – по дороге встретил железнодорожный заградотряд, подошел к командиру и попросил помощи. Он ответил, что помочь ничем не может и что нужно звонить в Москву. Я был настойчив, и мне дали связь с Москвой.

По телефону генерал-лейтенант Волкотрубенко сказал, что боеприпасы можно взять в селе Домашовка. "Если повезет – загрузишься там и поедешь в часть. Понятно?" Я ответил "понятно" и в итоге достал два боекомплекта. Атака нашей армии уже началась, еще бы чуть-чуть – и не успел бы. Меня очень ждали, даже выставили встречающих. Тогда мы не дали немцам продвинуться дальше, а меня представили к боевой награде.

Демобилизовался я в 1947 году, а вот мой младший брат с войны не вернулся – погиб при взятии Кенигсберга, про его награды и героизм мне ничего не известно.

Лапоть и сапог

С женой Ниной нас после войны познакомил друг. В этом году, осенью, будет 65 лет, как мы женаты. У нас дочь, сын, три внука, одна внучка и один правнук. Внуки вот чего-то не женятся, хотя одному уже за 30, а второму – 28. Сейчас многие женятся да быстро разводятся – характером не сошлись. А мы вот поженились и по сей день живем. Хотя по характеру – совсем разные, все равно что лапоть и сапог.

И хлеб и до хлеба

Я давно считаю своей родиной Кемерово. На Украине меня никто не помнит, друзья и родные – здесь. Мы приехали в Кузбасс, когда узнали, что наш Чернухинский район хотят присоединять к Лохвицкому. На работу ездить получалось очень далеко. На семейном совете мы решили переезжать к родственникам в Кемерово – там жили мои двоюродные брат и сестра. Незадолго до этих событий они гостили у нас, рассказали, что здесь хорошо. И хлеб, и до хлеба – все есть – хорошо жить. Мы написали брату, и он ответил: "Приезжайте. На работу устроишься ко мне на завод. Я собрался, рассчитался и уехал в марте или в апреле. А жена осталась ждать, пока сын закончит пятый класс. Закончил – мы все продали и переехали уже всей семьей. Переехали – и не жалеем.

Мир меня ловил

Я работал простым рабочим – аппаратчиком шестого разряда. Потом стал председателем комитета по делам физической культуры и спорта. Работать для меня – это главное, меня так мать учила.

На Украине, помню, встал утром, умылся и пошел на работу – один. А здесь я был внутри большой лавины, и вся эта лавина из людей к восьми утра шла работать. От этого я получал большое удовольствие – что не один иду, а с людьми – мир меня ловил – как хотите, так и понимайте. Работы всегда и на всех хватало, ее не надо было искать – она сама тебя искала. Теперь работы мало, каждый ищет, где бы прилепиться, чтобы на кусок хлеба заработать.

Заснеженная майская калитка

К фотографии меня пристрастил сын. Он хорошо рисует и фотографирует, часто дарит мне разные смешные коллажи. То усадит меня за стол к Медведеву, то какую-нибудь шуточную медаль принесет. Я фотографировал все и всех. Бывало, наберу пленок – катушек 20 – и все их расходую. Потом сам проявлял фотографии, сам печатал. Правда, только черно-белые умел делать. У меня была целая куча разных объективов, и я снимал с их помощью все и вся. Был даже один широкоугольный, и мир в нем получался тоже таким широкоугольным, знаете ли.

В один год 17 мая выпал такой снег, как в январе. Настоящий, зимний. Он был на ветках, на крышах – везде. Конечно, он махом растаял, но я успел это чудо запечатлеть: где-то даже есть снимок – май и наша калитка – вся в снегу. Я очень много фотографировал, но своих фотографий у меня почти не осталось, потому что все, что наснимаю, я раздаривал. Приходит кто-нибудь в гости, говорит: "Подари фотографию" – я дарю. Так все и раздарил.

Люди не изменились

Сейчас каждый человек мнит из себя какого-то божка маленького, ждет карьеры. Ждет, что с неба манка посыплется или что-нибудь такое. А вообще, люди за 90 лет не изменились. Люди есть люди. Разве что злее стали. Только родился – и уже сразу с матерщиной.

А вот страна изменилась. Да и весь мир – тоже. Иногда я смотрю телевизор и не понимаю, кто за кого воюет. У нас сейчас как гражданская война. Кругом беспорядок, а всякие беспорядки приводят к войне. Кто кого больше побьет, тот и будет властелином мира. К этому и идет.

Ту страну, за которую я воевал, больше нет. Я очень ее любил. Это то же самое, что невозможно мужчине жениться без любви. Вот так же и страну любить надо, как женщин ты любишь. Как любишь небо, когда ты проснулся, а оно – голубое.

Кто я такой?

Я порой спрашиваю себя – а кто я такой? Вот недавно я здесь уснул – в комнате, и приснился мне странный сон. Как будто я проснулся – а сон-то идет в душе. Смотрю – кот наш пришел – Степан, и спрашивает: "А ты кто здесь?" А потом смотрю, где это я? Один, никого нету. Проснулся, и такое странное ощущение в душе осталось. Иногда бывает трудно ответить, кто ты такой. Знаю, что Онищенко, а дальше?

Я живу, пока идут часы

В гости к нам никто сейчас не ходит, кроме детей и внуков. И мы ни к кому не ходим. Живем с Ниной вдвоем. И кот Степан еще с нами. Я его, бывает, отругаю за что-нибудь, а он такой злопамятный – мстит мне потом. Например, спрыгнет на меня со шкафа, пока сплю – напугает.

Часы я никогда не покупал – мне их очень часто дарили. Я храню их все на столе и каждый день обязательно завожу. Просыпаюсь и говорю Нине: "Я пошел заводить часы". Пока они идут, я живу.