Хэллоуин традиционно отмечают в Европе и Америке, а вот в России он вызывает немало споров. Одни называют переодевание в нечисть сатанизмом, а сам праздник – элементом западной пропаганды, и даже официально запрещают его в школах. Другие считают Хэллоуин лишь популярной забавой и аналогом святочных гаданий. Депутат Ярослав Нилов вообще предложил переименовать Хэллоуин в День жутких сказок и историй, чтобы забаву оставить, а культурно-религиозный контекст исключить.

О сказках сегодня и поговорим. Феномен «страшилок» вполне присущ и русской культуре: немало народных сказок пришлось сначала адаптировать и лишь потом включать в детские сборники. Мы собрали пять таких сказок и сгенерировали иллюстрации с помощью нейросети – судите сами, достойны ли они отдельного дня в календаре.

All Hallows Even, «вечер всех святых», минимум с XVI века отмечали в Шотландии в ночь перед христианским праздником Дня Всех Святых – по католическому обычаю он выпадает на 1 ноября. В православном календаре этот же праздник отмечается в первое воскресенье после Троицы. Существовал на Руси и обычай ряжения в нечисть, колядования и гадания, но в другое время – на зимние святки, между Рождеством и Крещением.

«Страшилки» людям нравятся и даже, видимо, необходимы. По крайней мере известно, что феномен «страшного», «другого» присутствует почти в любой культуре: у повестей Стивена Кинга и пабликов с крипи-тредами в соцсетях есть чётко прослеживаемые предки в лице народных сказок, прибауток и даже колыбельных. Люди и в XVI, и в XXI веке нуждаются в пространстве, в котором их страхи оживают, но понарошку: по ту сторону экрана ноутбука, на страницах книг, в виде костюма или бабушкиного рассказа.

Правда, декорации и (несколько реже) сами страхи как раз меняются. Современные ужастики размещают злые сущности там, где живёт их автор: персонаж фильма перелезает через экран, грузовик оживает, электронные файлы сводят с ума. Там, где сейчас действуют компьютерные вирусы, зомби и секретные фонды, раньше были упыри, зеркала и дикие животные.

В сказке о липовой ноге старик идёт в лес с топором, встречает медведя и отрубает ему лапу. Искалеченный медведь убегает, а старик приносит лапу домой. Старуха варит конечность, из кожи делает сиденье, из шерсти – нитки. Тем временем медведь делает себе деревянный протез и приходит в дом.

Сцена прихода медведя особенно страшно выглядит во вроде бы детском пересказе Алексея Толстого: «Скырлы, скырлы, скырлы, на липовой ноге, на березовой клюке. Все по селам спят, по деревням спят, одна баба не спит – на моей коже сидит, мою шерсть прядет, моё мясо варит».

У Толстого старик отрубает медведю лапу по благородному поводу – защищая урожай репы. Конец сказки счастливый: зверь падает в подпол и семья выживает. В оригинале, записанном Александром Афанасьевым в XIX веке, старик сам нападает на медведя в лесу, а тот в конце находит спрятавшихся людей и съедает их. Хотя изменения невелики по объёму, меняется мораль: у Толстого это защита своего имущества и успешная взаимовыручка. В народном же варианте – скорее предостережение от захода на территорию «чужого» и неотвратимость воздаяния. Скрипящий древнерусский киборг, от которого не спасёт закрытая дверь – по градусу ужаса никакой гаитянский зомби и рядом не стоял.

Монстр, которого пытаются убить, но он противоестественным способом восстанавливает себя – вполне востребованный сюжет и сейчас, он встречается в спектре от «Гарри Поттера» до японских триллеров вроде «Страшной воли богов». Те, впрочем, сами опираются на богатое наследие театра ужасов бунраку и прочий японский фольклор. Кстати, страшненькое звукоподражание (вроде «скырлы-скырлы-скырлы») в японских сказках используется куда чаще: там «пиррро-пиррро» – это крик коршуна, «цумбуку-камбуку, цумбуку-камбуку» – звук плывущих по реке дынь, а «кикобататон-каран-корон» – звук работающего ткацкого станка.

Девушка Маруся встречает на празднике красивого парня. Тот зовёт её замуж. Чтобы узнать, где живёт жених, Маруся следит за ним и видит, как он запирается в церкви и пожирает покойника. Наутро «жених» допытывается у Маруси, видела ли она его дела, но та всё отрицает. Тогда упырь предсказывает, что назавтра умрёт отец Маруси. Так и происходит; Маруся продолжает не сознаваться; нечистый предсказывает смерть её мамы, а потом – и её самой. Перед смертью девушка успевает посоветоваться с бабушкой и завещает вынести её тело под порогом, а похоронить на перекрёстке.

Позднее она возрождается в виде цветка, который выкапывает боярский сын, затем они женятся, Маруся рожает сына, но и новой семье предсказывает смерть упырь. С помощью бабушки Маруся обзаводится живой и мёртвой водой, убивает упыря, а мужа и сына возрождает.

Интересно, что несмотря на каннибализм и неотвратимую смерть мамы и папы главной героини сказки, она с минимальными изменениями попала даже в советские сборники для дошколят.

Механика страшного в этой сказке – в отложенной, но неотвратимой смерти. Она встречается в страшилках по всему свету, но особенно её любят в Азии. В японском фильме «Звонок» видеокассета убивает посмотревшего ровно через семь дней, а в корейском сериале «Зов ада» человеку является вестник, который называет точный день смерти. Схожий способ напугать читателя используют пересылаемые в сети тексты: заголовок предостерегает от чтения, а тот, кто всё-таки решился, видит сообщение о своей смерти. Радует лишь то, что всё это сказки.

Жили три брата, двое – умные, третий – дурак. Мать перед смертью завещает поделить наследство поровну, но старшие братья забирают всё себе. Тогда дурак забирает как наследство труп мамы. Сначала он начинает голосить прилюдно, что мать убили братья, и они всё-таки дают ему лошадь. Тогда он усаживает тело в сани, провоцирует столкновение с экипажем барина и обвиняет уже его в смерти матери. Тот даёт дураку денег, чтобы замять дело. Затем герой лезет в погреб к попу и имитирует ограбление запасов: усаживает мёртвое тело рядом с крынкой сметаны с ложкой в руке. Попадья в потёмках принимает покойницу за вора и бьёт по голове – дурак по той же схеме обвиняет её в убийстве. Чтобы замять дело, поп откупается и обещает похоронить мать бесплатно.

Разбогатевший на крупную сумму дурак возвращается к братьям и говорит, что продал тело. Те решают убить своих жён, чтобы тоже продать и разбогатеть, но их отправляют на каторгу в Сибирь, а дурак получает всё наследство.

Брутальный цинизм сказки (с комедийным налётом) перекликается с вольным обращением со скелетами, телами и образами смерти во время Хэллоуина, но особенно – с обычаями «Дня мёртвых» в латиноамериканских странах. До прибытия конкистадоров в тех местах действительно держали дома черепа умершей родни, а теперь устраивают карнавал и делают сладости в виде скелетов.

Молодая жена умирает после родов. Младенца растит старуха-няня, которая замечает, что ребёнок днём кричит, но ночью спокоен. Она предполагает, что ночью кто-то ходит кормить его, и вдовец приглашает родственников устроить засаду. «Смотрят: покойная мать в том самом платье, в каком её схоронили, стоит на коленях, наклонясь к люльке, и кормит ребёнка мёртвой грудью». Все, кто увидел эту сцену, обращаются в камень, а ребёнок гибнет.

Сюжет с ожившими мертвецами в наше время – едва ли не самый распространённый и любимый у кинематографистов и фантастов. Сериалы «Ходячие мертвецы», «Одни из нас» и их подражатели строятся вокруг заражений и эпидемий, но самая тонкая струна сказки – связь матери и ребёнка – в них отражается тоже. В обязательном порядке в каждом присутствует эпизод, когда один из родственников гибнет и восстаёт из мёртвых, а выжившие испытывают широчайший спектр переживаний. У зрителя их метания вызывают примерно те же чувства, что и у слушателей сказки в позапрошлом веке.

Кузнец и портной из любопытства идут по свету «лиха искать». Просятся переночевать к одноглазой женщине, которая и оказывается лихом: портного жарит в печи и съедает. Кузнец обещает выковать ей второй глаз, но выкалывает первый, благодаря хитрости ему удаётся сбежать. В лесу кузнец видит золотой топор и хочет его присвоить, но рука прилипает. «Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай эту руку пилить; отрезал её и ушёл», – хладнокровно живописует сказка. Заканчивается она тем, что кузнец возвращается в деревню преисполненный мудрости: теперь он видел лихо.

Фольклористы, конечно, первым делом вспомнят скандинавский сюжет об Одине, который в обмен на глоток из источника знаний дал выколоть себе глаз. Но есть и более близкие тексту современные ассоциации: серия фильмов «Пила, которая почти в точности воспроизводит сказочный сюжет, включая и отрезание собственных конечностей.

Все эти совпадения, конечно, вовсе не совпадения: культура не вырастает на пустом месте, а сказочные сюжеты архетипичны. А ещё они интернациональны: народы разные, а сюжеты схожи, что хорошо видно из указателя сюжетов фольклорной сказки Аарне-Томпсона. Так что запретить иностранные страшные сказки нельзя – в отличие от отдельно взятого праздника.