Мария Алексеевна Богуславец сидит у окна и зашивает мужскую футболку. Один глаз у неё почти не видит, но она всё равно штопает – попросили помочь, как откажешь? Ей исполнилось 90 лет, но она выглядит значительно моложе. Особенно когда улыбается.

Она помогает соседу по отделению, который совершенно одинок. Как-то раз пожаловался, что у него любимая майка порвалась, а Мария Алексеевна зашила. Так и повелось… Ей приятно заботиться о других.

– Я родилась в 1926 году, мне уже 90 лет. Но документы у меня с 1925-го, потому что на танковый завод во время войны меня не принимали. Пришлось метрики поменять, чтобы мне по документам 16 лет было. Цех наш был в Кемерове, на втором этаже Центрального универмага. Погоди, сейчас я тебе фотографии покажу…

Мария Алексеевна идёт к шкафу и достаёт папку с пожелтевшими снимками. На них – вся её жизнь.

– Войну я в Кемерове встретила. Жили мы тогда тяжело. Мать умерла в 1940 году на работе, от приступа. Отца тоже уже в живых не было. Он пришёл с Гражданской войны инвалидом, у него глаз был выбит. Совсем немного пожил. Нас был пятеро, все заботы легли на плечи старшей сестры.

Брат мой, Саша, пошёл добровольцем на фронт. Воевал в Сталинграде, домой так и не вернулся, и я долго его разыскивала. Уже после Победы приехала в Сталинград и встретилась там с полковником. Он мне сказал: «Идите, ищите своего брата на Мамаевом кургане». Вы были там когда-нибудь? Там огромный зал воинской славы, в котором имена всех погибших написаны золотыми буквами, по алфавиту. Я как вошла, сразу же увидела его фамилию – Яблоков Александр Алексеевич. И расплакалась. Мне потом рассказали, что Саша геройски погиб. Он артиллеристом был, и держались они до последнего вздоха. Если бы не они, то Сталинград бы сдали.

Я всю войну работала токарем, мы делали детали для танков, которые отправлялись на фронт. План выполняли, как сейчас помню, на 200%. Смотрите, на фотографии – наш старший мастер. А это наша бригада, в ней были одни только девочки. Вот и надпись на обороте: «Милой и уважаемой Маше Яблоковой, которая с 1941 года работала вместе с нами в цехе №3».

До самой пенсии Мария Алексеевна трудилась на заводе «Кузбассэлектромотор». Именно там познакомилась с первым мужем, от которого родила двух сыновей. 10 лет они прожили вместе, потом он заболел и умер. Детей пришлось тянуть одной. Потом мальчики выросли, завели свои семьи.

Моя собеседница вышла на пенсию на заводе и уехала из Кемерова. На Украину позвала подруга, с которой вместе трудились в войну. Там Мария Алексеевна встретила второго мужа, с которым счастливо прожила 30 лет. Говорит – «как в раю»: в любви и поддержке. Он был добрым и порядочным человеком, работал директором школы.

– Миленькая, я столько пережила... Деда своего похоронила 11-го июня 2010 года, а через две недели умер мой сын, – едва сдерживает слёзы Мария Алексеевна. – Он заболел воспалением лёгких, пошёл в больницу, но там диагноз вовремя не поставили. Сказали: «Иди, работай, раз температуры нет». Он и пошёл, а через два дня упал без сознания. Крупозная пневмония. От неё мой сын и погиб. Ему 59 лет было, на пенсию собирался. Я думала, что не перенесу этого…

Мария Алексеевна похоронила сына и вернулась на Украину. Но прожила там недолго. В 2013-м стало неспокойно. В селе она была единственной русской, оставаться там было страшно.

Вспоминает, что её предупреждали: мол, беги, а не то быть беде. И она бежала, на родину – в Кемерово, к сыну. Но и там оказалась не нужна. С невесткой отношения не заладились. Так Мария Алексеевна и оказалась в доме-интернате.

Сын и взрослая внучка навещают её. На жизнь она не жалуется, но в разговоре всё же обронила: был бы жив второй сын, всё бы могло сложиться по-другому.

Нам пора прощаться – Марию Алексеевну зовут на обед. Она не хочет уходить, просит подождать её и раскладывает передо мной фотографии – вот она, 16-летняя, поехала с заводскими ребятами на картошку, а это первый муж – совсем ещё молодой... Прошлое оживает, когда она говорит о нём, а нынешняя жизнь остаётся позади. Поэтому прерывать разговор и не хочется.

Нина Ивановна Мишина лежит на кровати. Живые карие глаза за плюсовыми очками кажутся огромными. Она сломала ногу и не может ходить. Пока мы разговариваем, я держу её за руку – она узкая, запястье изящное – почти девичье. Нина Ивановна крепко сжимает мою ладонь, как будто я могу её от чего-то защитить. И вспоминает о своём детстве и юности, на которые выпала блокада Ленинграда.

– Мне уже 86 лет, я помню так мало. Родилась в Костромской области. Когда мне было пять, нашу семью раскулачили. У нас было много земли, и все мы работали – в то время за это могли наказать. У матери детей было много – каждый год по ребёнку, а я – последыш. Меня она родила в 50 с лишним лет. Сколько моих сестёр и братьев – и не вспомню. Кто-то умирал, кто-то рос, а грамотных среди нас не было – кое-как научились расписываться, и ладно.

После раскулачивания мать боялась, что нас в Сибирь сошлют, на каторгу. Поэтому бежала вместе с детьми. Милостыньку собирали, селились по подвалам да чужим углам. Потом мы отыскали родню в Ленинграде и обрели дом. Но вскоре началась война.

В блокаду трамваи уже не ходили, света не было, продукты – только по карточкам. А ведь в начале войны магазины ещё не пустовали. Но никто не верил, что война будет долгой. Думали – как с Финляндией повоюем, три месяца – и всё. Могли ведь запасы сделать! Кто же знал…

Что помню о блокаде? Как ходила за водой в мороз. Саночки у нас были, к ним я привязывала два ведра. И отправлялась к проруби в Неве. У воды всегда стояли люди, была очередь. И мы, ослабленные, помогали друг другу – передавали эту воду, какой же тяжёлой она казалась.

Помню бомбёжки. Нас эвакуировали в центр Ленинграда, подселили к семье инженеров. Мы, дети, заклеивали окна бумагой и бегали на чердак – засыпали его песком, чтобы не полыхнуло. Как муравьи – таскали на себе огромные ящики, сколько хватало сил.

Страшный был голод. Спасла меня сестра и её муж, делились со мной хлебом. Мы выжили. Многие не смогли – люди в те дни падали замертво на улицах, в парадных и коридорах. Жутко было смотреть, как увозят мёртвых машинами. И не верится, что я это пережила…

Нина Ивановна умолкает, смотрит прямо перед собой, сжимая мою руку ещё крепче. Спрашиваю, как она вышла замуж. Старушка оживает и продолжает:

– Да сначала никто не брал. После войны работала на заводе, так столько парней за мной увивалось, – смеётся, глаза блестят. – Я любила нарядно одеться. Поем как попало – маргарин копеечный да кусок хлеба, но на чулках всегда были стрелки и платье красивое. А что сюда толкала (показывает на живот) – лишь бы только ноги держали. Охотников за моей красотой было много, но я вела себя строго. Дожила до 25 лет, и мы с будущим мужем встретились.

Рядом со мной Дуся жила, сестрёнка. Её жених на войне познакомился с сибиряком. И однажды он к нам заехал – про военного товарища разузнать. Дверь открываю – стоит на пороге жених. Как сейчас помню – симпатичный, высокий, только лысый. Он потом рассказывал, что с той минуты в меня и влюбился. В такую, какая есть – без нарядов, причёски.

Мы уехали в Бийск, там муж выучился на геологоразведчика. Нам переезжать всё время приходилось, но жили мы одинаково хорошо и в землянке, и в благоустроенной квартире. Помню, на Алтае любил он рыбачить. Наловит рыбы с утра, нажарит и меня завтраком угощает. Ухаживал так…

Нина Ивановна не помнит, как оказалась в интернате. А может, и не хочет об этом говорить. Когда спрашиваю её об этом, она будто бы гаснет. Дочь и внуки живут в Прокопьевске и почти не приезжают. «Это же далеко», – тихо, будто бы извиняясь, произносит старушка.

Екатерине Гурьяновне вчера исполнилось 90 лет. Юбилей отмечали скромно – выпили чаю с тортом вместе с соседкой по комнате. Именинница огорчается, что мы его попробовать не успели. Ей хочется чем-то угостить своих гостей.

Мы сидим на её кровати и перебираем фотографии, в небольшой папке уместились самые дорогие: муж – здесь совсем молодой, а вот тут – уже пенсионер, венчание любимой внучки, сама Екатерина Гурьяновна – нарядная, рядом с баянистом на смотре заводской самодеятельности.

Екатерина Гурьяновна рассказывает, что родилась в Саратовской области, в посёлке на берегу Волги. Там её и застала война. На фронте погибли отец и старший брат. Матери приходилось трудно с двумя детьми. В деревне был голод. Но 15-летняя Катя спасла свою семью.

– Я устроилась на машиностроительный завод, работала на станке. В день мне выдавали килограмм хлеба. Так я маленький кусочек отрежу, а остальное коплю, чтобы домой отвезти. У матери и братишки в деревне ведь ничего не было. Каждую неделю в посёлок с хлебом ездила. Так и пережили войну.

После Победы Екатерина Гурьяновна уехала в Узбекистан, к дальней родне. С собой забрала маму и младшего брата, устроилась на химический завод. Потом встретила мужа. Он был военным. Прожили они душа в душу 50 лет и родили двух детей – сына и дочку.

Спрашиваю, как Екатерина Гурьяновна переехала в Сибирь. Ответ даётся ей с трудом. В пронзительно-синих глазах читается растерянность: воспоминания словно ускользают от неё. Пока она вспоминает, я пытаюсь помочь вопросами. Уточняю: «Может, вы переехали вместе с мужем?» Слышу в ответ:

– Нет, если бы муж со мной был, я бы сюда не попала. Я ведь его в Узбекистане ещё схоронила, – Екатерина Гурьяновна показывает мне его – статного военного в орденах, на снимке они сидят рядом за праздничным столом – 9 Мая, День Победы. И горько плачет.

– У меня двое детей. Сын под Санкт-Петербургом живет. Звонил – они на даче сейчас все, отдыхают. А дочь моя в Кемерове жила, но она уже умерла. Ей всего 60 лет было. Нет, миленькая, я уже не плачу. Что тебе ещё сказать? У меня 12 внуков и правнуков.

– Навещают ли они вас?

– Редко. В основном в те дни, когда пенсию получаю. Я же им помогаю. У них свои семьи, дети… Кто ещё им поможет?

Она едет по коридору на инвалидной коляске – быстро, уверенно. Когда пытаюсь помочь, останавливает – Прасковья Яковлевна стремится всё делать сама. Себя с иронией называет Шумахером. Рассказывает, что на недавних соревнованиях среди инвалидов пришла второй, завоевав серебро.

Умеет посмеяться над собой и не жалуется на жизнь, хотя столько горя вынесла. Утешает соседок по комнате, которые скучают по дому и детям. Сама она в интернате живёт уже 11 лет.

– Я выросла в Томской области, в тайге. Папа работал в леспромхозе, мы кочевали с места на место. Отец зимой валил лес, а весной спускал его по рекам. Мама сидела с нами, троими детьми – в тайге садиков не было.

На фронт отца забрали в 1942 году. Через три месяца он попал под Ленинград, ещё через три – похоронка пришла. И началось наше мытарство. Мама нас под замок закроет, а сама идёт валить лес… Так и жили.

Прасковья Яковлевна перебралась из Томска в Кузбасс уже в 30 лет, когда похоронила мать. В Новокузнецке она окончила курсы и стала стрелочницей на железной дороге. С гордостью упоминает, что начальником Новокузнецкого отделения железной дороги тогда был Аман Тулеев.

– С мужем мы разошлись. Сына, Виталия, я вырастила сама. Он подрос и во всём мне помогал. Казалось бы, отца нет, кто мужской работе научит? А он делал всё сам, я только немножко подсказывала.

Виталий отслужил в армии, выучился на электрика, нашёл хорошую работу. Женился, со временем в семье появился ребёнок. Но и о матери парень не забывал – деньгами помогал, за домом следил. А потом случилась беда.

– Сын погиб в ДТП. Прошёл 21 год, а я нет-нет да и заплачу. Мне все соседи говорили: «У тебя такой сын был хороший, почему его-то Бог забрал». После этого со здоровьем у меня совсем плохо стало. Барак мой разваливался. У меня никого не осталось – только невестка и внук, но они не жили со мной. Поэтому я решила перебраться в дом престарелых в Новокузнецке.

Прасковье Яковлевне за 11 лет приходилось четыре раза переезжать из одного интерната в другой. Их расформировывали. Это пожилых людей часто выбивает из колеи – приходится менять привычный жизненный уклад. Но она справлялась, хотя родной город покидать особенно не хотела: к Прасковье Яковлевне иногда приходили знакомые, невестка с внуком навещали. В Журавлёво они не ездят, только звонят изредка.

– В домах престарелых тяжело тем, кого дети сюда отвезли. Или довели до того, что старики ушли сами. Видела, как матери здесь плачут, горюют. А у меня просто судьба такая. Стараюсь других как-то приободрить, утешить. Почему близкие не понимают, как это больно? Раньше ведь все сами ухаживали за своими стариками. И бабушка, и мама жили со мной до последнего дня. Сестра своего парализованного мужа семь лет кормила с ложечки. И как бы тяжело ни было, мы своих родных никуда не сдавали.