Смысловые ходы Александра Никольского

Фотограф Александр Никольский не любит снимать детей и не признает фотостудии. Его стихия – урбанистика. В одиночку он исходил почти все кемеровские заброшки, заводы и подвалы – в поисках красивого света и стремлении сделать двухмерную картинку на плоскости не такой уж плоской.

– Саша, снимать заброшки и промзоны – это что-то вроде эстетики разрухи?

– Урбанистика меня интересует больше с визуальной, чем с идейной точки зрения. Съемки на заброшенных заводах очень хорошо "прокачивают" видение света и композиции, а на места с красивым светом я западаю больше всего. Они, как правило, удалены от общих маршрутов и про них мало кто знает. Часто я нахожу их как раз на заброшенных объектах. Например, около "Прогресса" есть один подземный бункер, там шикарный свет, просто идеальный для работы. Особенно в утреннее время. И есть еще одно местечко на "Азоте", тоже в заброшенном здании и тоже с отличным светом.

– Кто показал их тебе?

– Сам нашел. Большинство из них сконцентрировано в Кировском, а я местный, поэтому сам бог велел излазить с камерой "Прогресс", "Коммунар" и прочие кировские промышленные объекты и заброшки. Собственно, как только я взял в руки камеру – сразу начал снимать промзоны.

Дело в том, что многие фотографические сферы отпали в моем случае сами собой.  Студии вообще не признаю и принципиально там не снимаю, избегаю их уже, наверное, года три. Даже если студия интересная в плане интерьера, то она быстро себя исчерпывает – там особо не размахнешься. К тому же студийный свет можно вытащить куда угодно.

Детей фотографировать тоже не люблю – это точно не моя сфера. Красивых девушек фотографирую, но редко. Просто фотографировать красивых девушек за деньги – это, как правило, не очень мне интересно и не так уж много денег приносит. Зато приносит потом уйму возни в фотошопе, потому что не нравится то одно, то другое. Я стараюсь не распыляться: времени и так мало.   Коммерческая съемка – она сильно изматывает. В определенный момент начинаешь чувствовать, что продаешь свою душу, а поступал я на фотодело все-таки не ради денег.

Коммерцию я снимаю на "цифру", а что-то авторское делаю исключительно на пленку и, как правило, на локациях, которыми довольно богат Кировский, если поискать.

– Наверное, во время поисков ты периодически забредаешь не в самые приветливые места, где гостям не особо рады. Что делаешь тогда?

– У меня был как-то случай на "Прогрессе", я забрел там на особо охраняемую территорию. О чем не знал, потому что табличек никаких не было. Так вот там бабушки-вахтеры, охраняющие завод, подняли шум, потому что увидели бородатого мужика в черном, который ходит по территории с камерой и большим чехлом за спиной. А там же эфир – взрывается он дай бог. Вижу в итоге: бежит ко мне человек в форме, пытается еще на ходу снимать меня на камеру мобильника, думая, вероятно, что я сейчас начну посылать его матом.  Как впоследствии оказалось, это единственный местный охранник, до которого кое-как удалось дозвониться. Досмотр он проводить не стал, отзвонился начальнику и отпустил меня с миром.

А вообще, иногда я ношу с собой помповый дробовик на всякий случай: в промзоне много собак, да и бомжи, разбирающие завалы, сторонним людям не очень рады. Особенно – с камерой.

– Расскажи про какой-нибудь твой проект, который тебе особенно дорог.

– Пожалуй, это проект о смерти, который называется "Край света" и с которым я защищался в питерской фотошколе. В качестве маршрута для прогулки по следам смерти я выбрал три точки: хоспис, промзону и березовую рощу. В хосписе смерть поселилась прочно и уходить оттуда не собирается; березовая роща – типичный парк ужасов, расположенный в неблагополучном районе; в промзоне Кировского люди умирали в течение многих лет. Например, после крупной утечки хлора на "Прогрессе", когда пробили железнодорожную цистерну при сцепке.  Наверное, в каждом крупном городе есть заброшенный парк с дурной репутацией, засекреченный, а потом забытый военный завод, странная больница на окраине. Поэтому пример актуален для всей России.

У меня была четкая привязка к карте именно Кировского, я там обозначил эти места. Получалось, что все они находятся как раз где-то с краю, проходят своего рода по границе обитаемой территории, поэтому название "Край света" подходит в этом случае как нельзя кстати. Проект вызвал много споров среди моих питерских одногруппников. Одни говорили, что сосредоточиться нужно только на хосписе и находящихся там людях, другие предлагали ограничиться промзоной. Но я все-таки решил три эти локации интегрировать, а вот людей, между прочим, на фотографиях практически нет.

– То есть тебя интересовала смерть как абстракция, без привязки к человеку?

– Да, в большей степени я исследовал не прекращение существования чего-то живого, а само понятие хаотичности – перехода из упорядоченности в первоначальный хаос. Есть общее понятие – энтропия окружающего мира. Оно меня интересовало больше.

В хосписе я, конечно, снимал людей, но там вообще особая история. Когда я учился на социально-психологическом факультете в КемГУ, еще до поступления в КемГУКИ, то работал там психологом, а потом уже вернулся к ним с камерой. Мы сотрудничали на взаимовыгодных условиях: я иллюстрировал им книгу, занимался какими-то местными проектами, для которых снимал в том числе людей.

Но для "Края света" старался избегать их в кадре, чтобы это не отвлекало от идеи. Любой портрет перетягивает внимание с общей мысли – на человека. Я концентрировался больше на деталях. Через какую-то графическую композицию стремился передать общую смысловую нагрузку и общее настроение.

Там я использовал довольно много своих архивных фотографий, которые делал еще задолго до проекта. В сумме собирал его, наверное, лет пять. Это я к тому, что фотографии могут быть какими угодно, даже если они сняты не для проекта. Важна концепция. Общая идея, которая потом собирает это все воедино.

– Ты все время говоришь "проект". А единичные самоценные снимки вообще не признаешь?

– Единичные снимки, на которых запечатлено что-то уникальное или неожиданное, – это, конечно, важно и имеет определенную ценность, но я в большей степени сторонник запланированной съемки. Если не знаю, куда применить кадр, то, как правило, его не делаю. Поскольку в фотографии для меня на первом месте идея, а не картинка, я стараюсь снимать фотопроекты или как минимум серии, которые позволяют выразить мысль ярче и объемнее, чем единичный снимок.

– Такой рациональный подход не мешает творчеству?

– Так иначе никак: все это пустое пофотывание – к чему оно? Когда я только начинал заниматься фотографией и просматривал работы разных фотографов, то стал потихоньку отсекать те сферы, в которых уже тысячу раз все снято-переснято. Например, я сразу решил, что не буду фотографировать свою семью, друзей, бытовые моменты. Было даже время, когда я не брал с собой камеру никуда, кроме запланированных съемок.

Правда, потом я подумал, что подхожу к делу все-таки чересчур рационально. Пытаясь изменить подход, решил сделать один проект, который по теме своей довольно попсовый, но его спасало то, что он был абсолютно честно основан на неожиданностях.

Я использовал мультиэкспозицию, по поводу которой многие сейчас плюются, потому что ее часто берут просто как инструмент. Это когда на пленке один кадр наслаивается на другой. Я брал камеру, снимал одну пленку, убирал ее в холодный темный ящик, примерно за год накапливал там несколько таких пленок, перемешивал их, чтобы уж точно не знать, где что находится, заряжал снова камеру и снимал вторым слоем. Это было сделано ради исследования случайностей в кадре. Параллели, возникающие совершенно случайно в разорванных в пространстве и времени между собой точках. Проект так и назывался – "Параллели".

– Результат тебя разочаровал или порадовал?

– Порадовал. Не брака, а именно смысловых попаданий там было процентов 70. На этот счет потом некоторые подозрительные товарищи сомневались. А в Питере мне вообще так и не поверили: решили, что это подтасовка. Мне сказали: "Все слишком правильно, ты наверняка заранее продумывал кадр и знал, что на что ляжет. Потому что так не бывает".

– Что это за питерская школа, про которую ты то и дело рассказываешь?

– Я прошел курсы при "ФотоДепартаменте". Это организация, которая занимается созданием фотографического сообщества, русскоязычного и не только, с привлечением иностранных кураторов, в основном, из северных стран. В частности, активно они дружат с Норвегией. А базируются в Питере.

Они также исследуют общее фотографическое пространство, ищут авторов, занимаются продвижением, обучением, помогают в организации выставок. В общем, работают комплексно. Я занимался удаленно, по скайпу. Большая часть группы находилась в Питере, а три человека, включая меня, работали через интернет. Занимался я в течение полугода, два-три занятия в неделю по три часа за чисто символическую плату 3800 рублей в месяц. Это некоммерческая организация и преследует больше культурологические и исследовательские цели. Наверное, их еще поддерживает государство, но не совсем уверен. Для этого они слишком независимые, что ли.

От них я много чего узнал и буду всем своим знакомым это дело советовать, потому что лично мой взгляд оно повернуло на 180 градусов.

– В чем именно?

– Не в техническом плане, потому что на техническую сторону там никто внимания не обращает. А вот в смысле смысла я оказался вне контекста, это точно. Конкретный пример: я показал им те же самые "Параллели", и оказалось, что в той же самой школе фотографии имени Родченко на самом первом курсе людям говорят: "Никогда не снимайте мультиэкспозицию, вообще никогда". Я объяснил преподавателям и одногруппникам, что использовал это не как инструмент для создания красивой картинки, а как действительную случайность. Тогда мне сказали: "Ок, парень, в принципе, неплохо, но давай-ка ты все-таки еще немного подумаешь".

Я пришел как более коммерческий фотограф, заточенный на получение картинки. Это было для меня превалирующим. А там во главу угла ставят смысловую нагрузку на изображение, интенцию автора, его делающего. Это оказалось очень мне близко, потому что я люблю хорошо продуманные и изящные смысловые ходы, в том числе – в фотоискусстве.

– Как ты относишься к тому, что фотографированием сейчас занимается очень много людей, что фотодело стало чуть ли не самым популярным занятием?

– Теперь я отношусь к этому уже спокойно. Уверен, что скоро эта волна спадет, потому что люди наиграются в фотографию и начнут играть во что-нибудь другое. Например, когда я поступал в КемГУ, была большая волна моды на психологов, которая потом благополучно спала. Сейчас, на мой взгляд, общий технический уровень очень хорошо поднялся, но чтобы перепрыгнуть куда-то выше, требуется намного больше временных, смысловых и финансовых вложений, чем большинство людей может и хочет сделать. То есть верхушка остается все равно недосягаемой.

– Ты хочешь на верхушку? Или, может быть, думаешь, что уже на ней?

Нет, ни в коем случае, я всегда собой недоволен. Обычно бывает так: пока я не получу готовый результат – радуюсь. А когда его получаю – смотрю и думаю: что я сделал не так. У меня еще не было серии, чтобы я был ею удовлетворен, даже близко. Самое удовлетворительное – это то, что еще не сделал.