Бежала сейчас по парку, видела молоденькую маму в вязаной шапке, которая совершенно истерически, исступлённо орала, догоняя малыша-двухлетку:
— Ты!!! Да ты охренел!!! Я тебе сказала: только на площадке играем, и чтоб не смел оттуда уходить! Да ты надоел мне уже, бегать за тобой!
Сумерки. Парк. Дорожки как раз уже начинают сливаться с деревьями, не видно ни черта. Двухлетка радостно бежит куда-то прочь от фонарей, в кусты; мама, разозлившись, его догоняет и наподдает по попе; он пронзительно верещит; мама тащит его на площадку, продолжая выкрикивать непечатное.
А я думаю: чудно всё-таки, как психика умеет создавать разные сюжеты на одном и том же материале.
Меня в годы отрочества и юности в ярость приводили подобные сцены, я вся была в шкуре этого малыша и из этой шкуры понимала: господи, как всё это бесконечно подло, как страшно, и некуда тебе спрятаться, и ты беззащитен совсем. И ни в чём не виноват.
И это были истории про горе и родительскую бесчеловечность.
А в первые годы материнства — о, с каким стыдным злорадством я наблюдала такие сцены. Они были для меня про торжество справедливости, про освобождение из плена, потому что и мне, чего скрывать, больше всего хотелось наорать на свою кровиночку, которая не хочет идти ногами, а хочет на ручки, или села в лужу и сидит в ней в комбинезоне, или… Или… Неважно, что делает кровиночка, а важно, что она пожирает без остатка силы мои и время, лишила меня всей жизни: свободы, работы, командировок. Книг, друзей. Сна. Оставила одну оболочку для обслуживания её младенческих нужд.
Я держала себя железной хваткой и никогда себе не позволяла, нет — но бездну материнской злобы и отчаянья вычерпала тогда до дна.
А сейчас — всех жалко, всех, и хочется обоих обнять, ведь двое же испуганных детей, просто один из них по какой-то нелепости притворяется взрослым, а сил-то мало. Маленькая девочка притворяется большой, а ей бы расти и расти, и запасов любви и терпения у неё в кладовочке оказалось на донышке. Ужасно обидно, как будто внезапно наступил жестокий холод и голод, о котором никто не предупреждал.
Или ещё так бывает, когда, например, ударишься об угол стола, и от боли перехватывает дыхание, и поднимается волна гнева, а на кого — совершенно невозможно разобрать.
И рядом нет того, кто бы обнял и пожалел.
И уже это сюжет про кривую любовь, на которую не хватает сил, потому что на любовь сил нужно много, а никто об этом не предупреждает заранее.
И все недоглаженные зайки, всех обнять и гладить.
То ли это весна.
То ли уже старость.
