Школьный буллинг — не редкость, а обычное явление, от которого никуда не спрячешься. Раньше его называли травлей: о ней было не принято рассказывать учителям или родителям, а тем, кто всё-таки рискнул пожаловаться, доставалось ещё больше.
Последнее время ситуация изменилась, педагоги и психологи советуют делиться подобными случаями, а не скрывать их и держать всё в себе. У нас — истории людей, которые пережили школьную травлю и смогли с ней справиться.
Школа. Кабинет математики, 5 класс. Помню, как мы тянем руки и, ещё наивные после началки, рвёмся к доске. Больше всех выделяется парнишка: он сидит за одиночной партой и немного встаёт, чтобы его заметил учитель: «Ну можно я? Я хочу ответить!». «Рожей не вышел!» — отрезает педагог, и к доске идёт другой. После урока кто-то начинает смеяться над внешностью Вани, намекает, что он выглядит хуже остальных и придумывает прозвище «бомж». Ваня становится изгоем класса, его гнобят, обзывают, бьют.
В каждой российской школе найдётся похожая история, а зачастую — и не одна. По словам педагога-психолога Кузбасского регионального центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи «Здоровье и развитие личности» Елены Титовой, буллинг — намеренное, целенаправленное, неоднократное преследование, причинение физического или психологического вреда человеку. Кроме того, это преступление против личности, и с ним необходимо бороться.
«Классный руководитель дала понять, что я виновата сама»
Маша ушла из школы в конце 10 класса. Она чувствовала себя неуверенно в коллективе, слышала насмешки одноклассников и учителей и однажды решила, что в школу не вернётся. Пошла в техникум учиться на бухгалтера, хотя мечтала о медицинском вузе. Сейчас Маше 23, она поступила на первый курс университета, но по-прежнему борется с комплексами и мечтает, чтобы однокурсники её не замечали.
Я училась в не совсем простой школе: гимназия с претензией на элитность. И постоянно испытывала психологическое давление. Какие-то насмешки по поводу того, что я делаю, в чём я слаба. Как дети выбирают тех, на кого нападать? Это люди, которые от них отличаются: лицо в прыщах, дистрофия или, наоборот, полнота. Я ничем не выделялась, поэтому долгое время меня не трогали. Единственное, что меня отличало, это стеснительность и другие интересы. Я не садилась со своими одноклассниками на общий подоконник перед уроком и не общалась с ними, потому что было не о чем. И они стали искать, в чём бы меня упрекнуть.
Мне не давалась математика, каждый вызов к доске был ужасным стрессом и испытанием. Хотелось пережить его, потому что ответить я не могла, и учитель это знал. Одноклассники смеялись: у меня не получалось решить элементарные задачки. Это сильно давило, и я начала прогуливать школу. Самый простой выход: если я не буду там появляться, надо мной не будут издеваться, всё будет в порядке.
Второй предмет, который не давался, это физкультура. Здесь было ещё жёстче, потому что этот предмет вёл учитель, который позволял себе мат, личные высказывания касательно внешности, физических недостатков. Но, будучи детьми, мы воспринимали это как должное. Нам казалось, что это нормально, что так везде, потому что мы не видели альтернативы и не знали, что бывает иначе.
У меня не получалось играть в различные игры, и надо мной опять смеялись. Столько лет прошло, уже с трудом вспоминаю, в чём именно выражались эти насмешки. Просто помню, что на каждом уроке физкультуры пыталась попасть на скамейку запасных. Врала в медпункте, что у меня критические дни.
Я ушла из школы после 10 класса, причём не дождавшись его окончания — в апреле 2012 года, тогда же поступила в техникум. Шёл урок физкультуры. Мы играли на стадионе в лапту. Я пыталась избежать конфликтов, играть, но у меня не получалось. В определённый момент поняла, что надо мной снова смеются. Учитель не пыталась это остановить, она сама придумывала забавные фразочки, инициировала конфликт. Я не могла дать отпор, подошла к ней с трясущимися руками и попросила: можно делать всё, что угодно, но не это. Бегать по стадиону, отжиматься, делать что-то другое, чтобы не чувствовать себя позорницей. Только не играть. Она отказала и спросила: «А жить ты тоже не хочешь?».
У меня началась истерика, я сбежала с урока. Подруга меня не поддержала и осталась. Так я поняла, что друзей у меня нет. Зато девочка, с которой мы не общались, догнала меня, минут пятнадцать успокаивала и отвела к классному руководителю. Надеялась, что на этом история закончится, меня отправят домой, позвонят моей маме и объяснят ситуацию. Тогда я не понимала, что мне делать. Но классный руководитель вместо того, чтобы поддержать, дала понять, что я виновата сама, потому что я «в скорлупе», что мне стоит быть более открытой, а все детки очень хорошие. Она заставила меня вернуться на последний урок.
В тот момент я почувствовала, что от учителя, взрослого человека, не могу ожидать защиты. Я одна против всех: против класса, против педагогического состава, против целого мира. Всё ещё не могу избавиться от этого чувства.
После конфликта мама приходила к директору. Та слёзно умоляла никуда не обращаться, чтобы учителя не уволили. Так и случилось. Она вообще воспитывала меня очень отстранённо, хотя явно догадывалась, что мне тяжело в школе, но мы никогда это не обсуждали. Я просто поставила её перед фактом: в школу я не вернусь. Мама приняла это. Отец узнал только постфактум.
После школы поступила в техникум. В гимназии я училась на тройки, а там стала чуть ли не звездой. Всё получалось, меня не только не за что было «чмырить», а, наоборот, было за что похвалить. Очень крутое чувство.
Потом я уехала из родного города. Родители развелись, опыта работы по специальности я не имела, а что делать дальше, не знала. В интернете познакомилась с молодым человеком и поехала к нему в Украину. За четыре года успела поработать домработницей, уборщицей в пункте скорой помощи, на ночной кухне, а потом — контент-менеджером и сетевым администратором.
Я даже горжусь собой: добилась чего-то в чужой стране, не имея документов, не имея связей. Я работала в конторе, где создавали макеты билетов, печатали и продавали для театральных площадок Одессы. Почувствовала себя нужной, важной, почувствовала, что развиваюсь.
Одесса заставила меня повзрослеть. А затем с молодым человеком мы расстались и мне пришлось вернуться в Россию. Следующим пунктом стал Кемерово — здесь меня ждали, а дома я поняла, что мне некуда приткнуться.
До сих себя чувствую одинокой, у меня много комплексов и проблем. Я искала психолога, но общение с ними не сложилось — видела, что для них мой случай не уникален. То, что они рекомендовали — написать на листочке вещи, которые тебя расстраивают. Это выглядело как вынужденная консультация.
Ко всему добавилась паранойя, которая связана с тем, что я постоянно ожидала конфликта. Даже в спокойной обстановке, если мне просто кажется, что кто-то начинает в мою сторону изливать негатив, реагирую на это очень остро.
Самое счастливое воспоминание — это периоды, когда мы с двоюродным братом ездили на дачу на лето. Бегали как дикари, загорали до угольков, у нас волосы белели от солнца. Это такое ощущение, что ты никому ничего не должен, что тебе не о чем беспокоиться. Ты можешь заниматься, чем угодно. Подобное состояние безмятежности и мира в душе я больше повторить не могла.
Специалист-психолог Елена Титова:
Девочка сделала правильные шаги: она обратилась за помощью и к педагогам, и к родителям. Но ни те, ни другие не оказали помощь.
В обществе есть негласное мнение, что ребёнок с определённого возраста (причём, никто не может сказать, с какого именно) в своих проблемах должен разбираться сам. Но мы забываем о том, что часто ребёнку, подростку и даже молодому человеку недостаточно имеющегося у него опыта и арсенала средств разрешения проблемы. Тот, кто подвергся агрессии, был к ней не готов. Значит, ему нужна помощь человека, который старше и опытнее.
Мария не смогла дать отпор — она обратилась к классному руководителю. Тот не решил проблему. Поддержки со стороны родителей не было, в результате девочка решала свои проблемы так, как могла.
Самая большая неприятность для всех участников этого процесса, что формируется неправильный сценарий поведения в жизни. У жертвы буллинга — виктимное поведение, поведение жертвы. Она даже в помещение будет заходить по-другому, показывая своим видом: я готова к защите. У буллеров — сценарий поведения агрессора, который никуда не денется.
«Меньше буду выделываться, меньше получу»
Георгию 22 года. Он — активный пользователь соцсетей, известный «тролль» в пространстве городских интернет-сообществ. До 8 класса Георгий учился в общеобразовательной школе и подвергался травле со стороны одноклассников: давили не психологически, а напрямую — физически. После — ушёл в другую школу, где тоже не стал «своим» в коллективе.
Я родился в Красноярске, потом мы с семьей переехали в деревню в Кемеровском районе. Ходил в детский сад корректирующего типа по проблемам со зрением. Очкарики — классический контингент, который гнобят в большинстве общеобразовательных учреждений. В 2004 году пошёл в первый класс. Родители долго думали, в какую школу меня отдать, в итоге выбрали городскую общеобразовательную школу. Мама работала рядом со школой, меня было удобно отвозить и забирать.
Кроме меня, ребят, ограниченных по зрению, в классе не училось. Я носил очки, но травля, как понимаю сейчас, началась не только из-за этого. Большинство одноклассников жило рядом, а я — далеко, в деревне. Некоторые ребята с первого класса ходили домой одни, общались, а меня возили родители.
В деревне я жил сам по себе, не гулял во дворе. Опыта участия в конфликтах не было, я не смог подстроиться под эту систему. Первые проблемы начались сразу же. Произошла драка с мальчиком: он несколько раз докапывался до меня, я ударил его стулом — написали замечание в дневник. Боялся получить от матери, но она сказала, что я поступил правильно.
Проблемы продолжились. Мама приходила разбираться в школу, а сверстники воспринимали это как стукачество и забивали ещё сильнее. Ведь кто сильнее, тот и прав. Мама сразу объясняла, что все конфликты нужно решать словами, отсюда появился страх ударить человек. Терпел и думал: меньше буду выделываться, меньше получу.
Всё усугубилось в средней школе. Влюбился в девочку из класса, а у неё на глазах надо мной издевались, и я ничего не мог с этим сделать. Тогда у меня впервые появились деструктивные мысли: жить не хочу, ничего не хочу.
В 6-7 классе я сам стал копировать поведение «лидеров»: начал материться, сбегать с уроков. Хотелось быть наравне с теми, кого все уважают. Скатился, хотя до этого побеждал в олимпиадах, был отличником, даже заучкой.
Георгий вспоминает две сложные ситуации. Когда он описывает конфликты в школе, то пользуется лексикой сериалов о бандитах девяностых. Говорит, что атмосфера в классе стояла именно такая. Сначала «элита» класса «стравила» его с одноклассником, и тот разбил Георгию очки. Результат — родительское собрание, на котором, как тогда казалось мальчику, классный руководитель хотел осудить его перед всеми. И желание сбежать оттуда, защититься. Второй эпизод — очередная стычка, спровоцированная «лидерами». Драку за гаражами у школы снимали на видео. Правда, после вмешались родители — и видео удалили.
После 7 класса он сменил школу. Там тоже чувствовал себя отщепенцем, но нашёл друзей. В 16 лет Георгий создал паблик «ВКонтакте», где общались молодые люди с похожими проблемами. Тогда хотелось, чтобы кто-то выслушал и пожалел, а идти к маме казалось стыдным. Там же нашёл поддержку. Стал регулярно публиковать скандальные посты в городских сообществах. Чем больше комментариев, возмущённых и негативных — тем лучше. Один из главных секретов успеха — мат. В реальной жизни он несколько раз выходил на митинги — ещё один способ существовать в толпе.
Специалист-психолог Елена Титова:
Необходимо, чтобы ребёнок в любой ситуации мог прийти и сказать родителям, что с ним происходит. В истории Георгия родителей не видно.
Дети не делятся переживаниями с родителями по нескольким причинам. Во-первых, они стремятся остаться в их глазах хорошими и боятся потерять любовь. Во-вторых, в обществе существует негативное отношение к стукачеству, доносительству. В случае с буллингом речь идёт не о стукачестве. Стремление сохранить здоровье (физическое, психическое, эмоциональное) должно быть правилом по жизни, и, если дети это понимают, им будет проще рассказать, что с ними происходит, в том числе и в коллективе.
У ребёнка возникает страх: если родители пойдут разбираться в школу — будет ещё хуже. Можно спросить: «А хуже — это как?» Давай посмотрим, что происходит сегодня: обзываются, сочиняют сплетни, портят твои вещи. Часто выясняется, что добавить нечего: там уже весь арсенал.
Если ученику стало некомфортно в коллективе, родитель может увидеть признаки: ребёнок не хочет идти в школу, у него регулярна порвана одежда, хотя раньше такого не было. Сначала надо поговорить. Если картинка не складывается, прийти к классному руководителю и выяснить, что происходит с ребёнком, как он участвует в жизни школы, как чувствует себя на уроках.
Должна быть продумана программа решения конфликта. Если в течение, допустим, двух недель ничего не меняется, можно выйти на администрацию школы. Школа не заинтересована в развитии конфликта, ведь он разрушает коллектив. Важно, чтобы взрослые заметили, что ребёнку плохо, и смогли травлю остановить. Способов много: начиная от индивидуальных бесед с участниками преследования, работы социального педагога и психолога, уполномоченного по правам ребёнка, педсоветов, заседаний Комиссии по делам о несовершеннолетних. В нашем центре и некоторых школах есть медиации — службы примирения. Надо понимать, что травля — это не проблема того ребёнка, в отношении которого она допущена. Это проблема детского коллектива.
Существование детского коллектива, конечно, возможно без травли. Когда дети могут самовыразиться, когда они заняты — кто учёбой, кто спортом — нет необходимости самоутверждаться за счёт другого. «Я знаю, что сегодня прыгнул лучше, чем ты. Я лучше решаю задачи». И тогда становится не так важно, в очках кто-то, толстый, худой или картавит. Каждому человеку необходимо быть признанным и знать: «Я есть! Я существую! Увидьте и заметьте меня! Я важен как личность!».
