Старшина Пётр Щербаков трижды спасся от верной гибели во время Великой Отечественной войны. Смерть шла за ним по пятам, когда он со снайперской винтовкой занимал немецкие траншеи, искал пропавшую роту в окружении под Ленинградом и входил в заминированную школу. Родители хранили его письмо со словами: «Я живой!», полученное после похоронки.
В День Победы «Газета Кемерова» записала воспоминания Петра Прокопьевича о снайперской службе, охоте на немецкого шпиона, жене-фронтовичке и мирном времени, в которое тоже приходилось рисковать жизнью.
«Ехали на фронт с гармошкой»
Я родился в селе Андреевка. Мой отец занимался лошадьми, а потом открыл плотницкую мастерскую — строгал сани, мебель из дерева. Мы часто трудились вместе, но профессию я выбрал другую. После семилетки выучился на комбайнёра. Но в поле мне поработать так и не довелось — в июне 1941-го мы узнали, что началась война. Мне было 18 лет. Осенью я ушёл в армию.
Помню, как утром погрузили нас в два пассажирских вагона. Со мной был и Мишка Степанов, и Коля Хлебников из села Сухие, и другие ребята. Все мы рвались на фронт и верили, что скоро победим в войне. Мы же были ещё мальчишками…
Наши вагоны отцепили от состава и загнали в тупик в Топках. Тогда это и не город был вовсе — станция. В это же время там остановился эшелон раненых. Мы слышали стоны измученных солдат. Вдоль вагонов метались женщины. Каждая верила, что найдет там кого-то из своих — мужа, отца, брата… Многие плакали, кто-то пытался помочь больным. Это нас потрясло. Вскоре тот поезд ушёл в Новокузнецк — там был госпиталь.
Ночью нас отправляли в Омск. Мы собрали все деньги, что у нас были, и купили в Топках гармошку. Уже и не помню, где мы её тогда достали… Но назад ехали уже с песнями, поднимали боевой дух перед службой.
Гармошка эта изменила судьбу моего друга, Мишки. Здорово он играл! Когда его командир услышал, сразу же забрал в военный ансамбль. Мы ещё 20 дней провели в учебке в Омске, а наш товарищ уже отбыл на фронт. Больше мы с ним не встречались. Надеюсь, что он остался жив.
Меня же приняли в снайперскую команду из 60 сибиряков. Это были ребята из Кузбасса, Новосибирска, Алтайского края. В ноябре 1941 года мы вошли в 138 оперативный полк внутренних войск. Через месяц нас подняли по тревоге и отправили на запад страны, под Ленинград.
Добирались мы через всю страну в солдатских теплушках. Для перевозки личного состава приспособили крытые грузовые вагоны — по бокам приколотили нары, а в центре поставили печку-буржуйку. В восьмиметровом вагоне ехало порядка 50 человек. Плечом к плечу, спина к спине — без ведома соседа и повернуться ночью было нельзя. Но никто не жаловался.
Радовались, когда во время остановки в Вологде нас отвели в баню и прожарили как следует нашу одежду. Что в Гражданскую войну, что в Великую Отечественную солдаты страдали от вшей. Шутка ли — ехать месяц в тесном вагоне. Перед новгородскими сырыми окопами у нас была возможность по-человечески помыться и отдохнуть.
«Пуля вошла в ствол винтовки»
Когда мы прибыли к месту службы, в Ленинграде уже началась блокада. Вторая ударная армия держала Волховский фронт. Немцы были повсюду — в окрестных деревнях и на передовой.
Зимой 1941-го наша снайперская команда ездила в район Мясного бора. Обустраивали снайперские гнёзда, надевали на себя ватные халаты, маскировались и ждали. Лежишь на сырой земле, ни жив ни мёртв, а на мушке враг… Стреляли из старых русских трёхлинеек, вешали на них заглушки — пламегасители. Чтобы немец не увидел вспышки после выстрела. Заметит тебя чужой снайпер — верная смерть.
Помню, как засекли моего друга, учителя Деушева из Киселёвска. Его снайперское гнездо было в 15 метрах от моего. Он признался, как над его головой просвистела пуля. Сказал ему: «Значит, тебя обнаружили. Уходи!» Не послушал. И на следующий день сам выстрелить не успел — немец в него попал. Как лежал на животе, так от выстрела встал на колени — такая сила была. Но ему повезло. Пуля влетела в ствол его винтовки и прошла по нему пять сантиметров. Приклад раздробил его ключицу. Но парень остался жив! Помню, как нес его в расположение и думал, что беда нас на этот раз миновала.
Второго моего товарища спасла военная форма. У снайпера зимой одежда тёплая, иначе не выживешь. Когда немцы обстреливали нас из миномёта, он отползал в траншею. Угодил под осколок. Кричал нам: «Посмотрите, нога цела?» Глянули – а под ватными штанами на ноге синяя «заплатка» — синяк да ушиб. Значит, ещё повоюем!
«Это был кромешный ад»
Стояли мы под Старой Русой. Большинство наших траншей и блиндажей были насыпные или из брёвен. Под Ленинградом — болота, земля сырая, больше чем на метр копать нельзя. Чуть глубже возьмешь — хлынет вода. Но постройки наши были ненадёжные: ударит немец по брёвнам, только головёшки летят. Не убережёшься. Приходилось рисковать.
Приходит в наш блиндаж командир батальона и говорит: «Бойцы! Ставьте винтовки в угол, беритесь за пулемёты — немцы готовят атаку». Мы ринулись в бой, да так, что выбили немцев из траншей, и заняли их сами. Помню, как едва не получил пулю в том бою… Крики, выстрелы, грохот. Это был кромешный ад. В тех траншеях мы потеряли половину ребят.
После этого сражения я получил снайперскую медаль за отвагу. Никогда не забуду друзей, которых тогда лишился. И как нам было страшно в тот день. Часто думаю, что не надо было ввязываться в ту атаку. Она ничего не решила, понимаете? Но нашего комбата я предателем не назову. Он рискнул, а мы его поддержали. Знали, на что идём.
Пропавший без вести
Самым тяжёлым для нас стал 1942-ой. Волховский фронт держали бойцы генерала Власова, мы считали их своими товарищами. Но на второй год войны они угодили в окружение. Немцы смогли повернуть вторую ударную армию Власова против наших, говорили, что обратной дороги не будет. До сих пор не представляю, как такое было возможно! Потом власовцы с нашими дрались также жестоко, как и немцы. Это было страшное предательство для всех нас.
Но в середине февраля мы не знали, чем всё кончится. О второй ударной армии не было ни слуху, ни духу. С ней же исчезла наша первая рота, попав в окружение. Мы не знали, сколько бойцов осталось в живых, где они базируются. Поэтому два наших взвода по 50 человек направили на поиски пропавших красноармейцев. У нас были винтовки, автоматы и ручные пулемёты. Мы не ожидали, что поход наш будет долгим.
Вместе с командиром, старшим лейтенантом Симоненко, мы подобрались к передовой. Ещё два километра прошли по лесу, в котором живого места от снарядов не осталось. А потом рассредоточились мелкими группами по 10 человек. После этого старлея я больше не встречал. Как и большинство ребят из нашего взвода.
В окружении я провёл февраль, март и апрель. Мы били немцев из траншей, которые заняли советские войска. Кружили по фронтовой территории, не находя следов нашей роты, вступая в стычки с врагом. Нас было только 10, патроны кончались, как и наши силы. И как знать, чем бы всё кончилось, если бы не новгородские партизаны. Они приняли нас в отряд. Дальше мы действовали вместе.
В диверсионную группу входили юноши и девушки из оккупированных деревень. Командовал ими разведчик, майор. Мы выясняли, где базируется вражеская техника и уничтожали её, устраивали засады на фронтовых дорогах. Делали всё, чтобы помочь фронту, к которому не могли прорваться. Только в мае вместе с партизанами мы вернулись в наш штаб.
На тот момент родители уже получили на меня похоронку: мол, пропал без вести. Мама думала, что я погиб. Я сразу же отправил ей письмо: жив! Ту самую похоронку мне довелось подержать в руках во время отпуска, в 1948 году. Отец убедил меня не рвать её, а сдать в военкомат, чтобы всё было по закону.
Из 100 человек из окружения вышло около 30. Мы так и не нашли первой роты. То ли сгинули наши ребята, то ли ушли с «власовцами»… Думаю, что скорее первое. Выжившим сразу не поверили. Каждого допрашивали в особом отделе, который ещё называли «СМЕРШ». Но вскоре поняли – какие из нас фашистские агенты. С настоящим предателем нам ещё предстояло встретиться…
Шпион, который прятался в хлеву
В 1943 году наш гарнизон стоял в Броннице, недалеко от дороги Москва-Ленинград. Рядом с нашим расположением был мост стратегического значения, мы его охраняли. Артиллерии у нас не было.
Летом стали нас обстреливать немцы — чуть ли не каждый день. Идёт автоколонна — бьют из дальнобойных орудий. Мы удивлялись: откуда знают? И на наш мост больше 20 снарядов направили. Ни один из них не попал в цель. Но вскоре они обманули нас.
На наших глазах к реке опустился советский самолёт — фанерный, «капустник» называется. И две бомбы сбросил на мост! Мы только в этот момент поняли, что машина наша, а лётчик-то немец! Мост пробило в середине. Нам пришлось пользоваться деревянным, делая крюк. И параллельно восстанавливать разрушенную переправу, защищая её зенитками.
Вскоре рыбаки нашли в реке кабель. Он тянулся от Новгорода далеко под землей, до деревни Холынья. И привёл нас прямиком к дому местного учителя. Он оказался немецким агентом. В хлеву, среди сена и навоза, хранилась его техника. Этот человек передавал всю информацию фашистам, поселившись в доме вдовы фронтовика. Она о его делах ничего не ведала. Как наказали предателя я не знаю. Самое главное — мы обезвредили кабель. После этого обстрелы прекратились.
«Мне кажется, это часы»
В 1944 году мы перебазировались в город Луга в Псковской области. Его недавно освободили. Раньше там был лагерь для военнопленных. Некоторых из них красноармейцам удалось спасти. Но многие погибли.
Лагерь Stalag-320 находился между рекой и подножием Лысой горы. Смертность там была огромная. Тела узников ежедневно вывозили сами военнопленные — немцы берегли лошадей. Мёртвых складывали на телегу, несколько пленных впрягались в нее и тащили по мощёной кирпичом 4-й Заречной улице до бывшего кирпичного завода. Там сваливали в ямы, слегка присыпали, чтобы и завтра сбросить на них другие тела.
(из воспоминаний военнопленного)
Даже в пустом лагере тяжело было находиться. Здесь пахло смертью в буквальном смысле. Пленным приходилось есть кошек, чтобы выжить. Мы нашли много шкур. Потом только я узнал, что в этом концлагере людям еда полагалась раз в день: крохотный кусок хлеба с опилками и гнилая картофелина. А на раздаче их жестоко били…
Командир направил нас в здание школы, которая пустовала. Решено было поселиться в ней. Места бы хватило всем. Оказавшись там, сержант Ившин сказал: «Мне кажется, часы работают». Ему никто не поверил — мало ли что померещится, когда вокруг целый гарнизон. Шумно ведь.
Он не ошибся. Спустя несколько минут в школе сработала бомба с часовым механизмом. До сих пор судьбу благодарю, что мы тогда вышли на улицу. Все могли погибнуть! К счастью, в здании не осталось ни одного человека. На месте взрыва образовался котлован — такой силы он был. В полутора километрах от этой точки с места сдвинулись железнодорожные рельсы.
«Моя жена воевала на фронте»
В мае 1944 года меня направили на границу с Финляндией. Мы должны были охранять земли Карельского перешейка. Наша застава была в городе Энце, который потом переименовали в Святогорск. Именно там находится водопад Иматре, огромный, как где-нибудь на Амазонке. За три километра слышно, как шумит его вода. Особенно по ночам.
Так началась моя пограничная служба. В звании старшины я встретил Победу. Мы радовались и ликовали, это было счастье! Но отпраздновали её намного позже. Нужно было защищать Родину и в такой счастливый день. На границе усилили меры безопасности. Вместо пяти нарядов — 10. И так в любой праздничный день.
Застава стала моим домом. Именно здесь я встретил мою будущую жену, Наталью. Она тоже воевала, как и я. Когда началась блокада, училась в Ленинградском физкультурном техникуме. С другими студентками она создала санитарную дружину. Девушки установили казарменное положение и каждый день работали в городе. После обстрела бегали по улицам, подбирали раненых и относили в больницу.
-
Служба на границе -
На площади Володарского был госпиталь. Недалеко от него случился обстрел. После воздушной тревоги возобновили движение машины и трамваи. Наташа бросилась к раненому с носилками. В этот момент враг сбросил ещё две бомбы. Она была ранена — взрывная волна вырвала ткани из её плеча. Ей пришлось лечиться восемь месяцев, руку удалось восстановить, но шрамы остались на всю жизнь.
После госпиталя моя будущая жена строила блиндажи на границе с Финляндией. А потом, когда финны капитулировали, осталась в расположении как телефонистка. В годы войны она ведь успела выучиться на радиста в военно-морской школе.
Однажды во время моего ночного дежурства мне нужно было позвонить. Так мы и познакомились. Потом вместе пошли на танцы в местный клуб, когда у меня был выходной… И больше не расставались: поженились, родили первенца, Анатолия. Год он рос в нашем гарнизоне, пока меня не комиссовали по состоянию здоровья — врачи обнаружили у меня невроз сердца.
Мирное небо
В 1953 году вместе с семьей я вернулся в Кузбасс.
После войны я обещал жене, что не буду собой рисковать. Но в беду всё же попал однажды. Я работал проходчиком на шахте в Берёзовском и оказался под обвалом. Если бы не встал за балку, то на меня бы обрушились почти 70 тонн породы. Но удача мне снова улыбнулась — остался цел и невредим. Правда, почти сутки провёл под землёй: ждал, пока откопают спасатели. Хорошо, хоть пайка при мне была (смеется)!
Потом была партийная школа, комсомольская работа, совхоз… Подрастал сын, родились двое дочерей. Я был по-настоящему счастлив, пока рядом была жена. В этом году уже 20 лет, как она ушла из жизни. Кажется, это было вчера.
Мне 96 лет, я живу ради моих детей и внуков. Мы видимся почти каждый день. Сегодня они придут поздравить меня с Днём Победы и вместе мы будем вспоминать их маму и бабушку в её самый любимый праздник. А ещё — моих боевых товарищей и всё, что нам довелось вместе пережить.
